Несколько мальчиков, находившихся ближе всех к Ральфу, вытащили деревянные двухэтажные кровати в центр комнаты и сдернули с них матрасы, а другие стали их рвать. Весь дом содрогался от голосов, выкрикивавших, словно мантра:

– Сталин! Сталин! За нашего Отца!

Ральф, сидя на своем троне, с хитрым прищуром наблюдал за тем, как венгерский мальчишка, который ненавидел нас с Абе, скручивает в трубку газету. Ральф бросил ему свою серебряную зажигалку, и мальчишка поджег бумагу и подсунул ее под кровать. Еще один начал бросать туда ткань от матраса, чтобы скорей занялся огонь.

Пожар стал быстро распространяться; дерево затрещало, и пламя побежало к занавескам.

Дом для прислуги наполнился дымом, и мальчишки бросились к выходу, но несколько, закрыв лица тряпками, чтобы не вдыхать дым, продолжали бросать в огонь перья от подушек, листовки и стопки журналов. Вся комната полыхала красными, оранжевыми, голубоватыми и фиолетовыми огненными языками, а мы, позабыв о своих разногласиях, стояли, столпившись, снаружи, и наблюдали за тем, что натворили.

* * *

Я не знал, где живут слуги, но они очень быстро прибежали на пожар с ведрами и садовыми шлангами.

Огонь удалось погасить, само здание не пострадало. Но внутри все было задымлено и сгорели несколько кроватей и занавески. Нам сказали ночевать на улице, укрывшись оставшимися одеялами. Мальчишки заметно притихли. Похоже, они понимали, что зашли слишком далеко.

На следующее утро мы, молчаливые, собрались на завтрак, который накрыли на одной из длинных террас. Потом мы стали ждать, почти не говоря между собой.

Ральф уехал. Его нигде не было видно.

Мадам Минк, Нини, профессор и другие сотрудники OSE ходили мимо нас, словно не знали, что теперь делать. В конце концов они велели нам следовать за ними. Словно череда призраков, мы двинулись вперед по территории поместья; мы шли по выложенным причудливыми узорами дорожкам, а замок из жемчугов и алмазов возвышался над нами, как позолоченный разъяренный гигант, пронзающий нас гневным взглядом.

Скрестив ноги, мы уселись на покрытую росой траву и смотрели, как сотрудники OSE с суровыми лицами шепчутся между собой. Мадам Минк постоянно морщила нос и вертела головой, словно другие предлагали то, с чем она не могла согласиться. Я сидел неподалеку от Интеллектуалов и слышал, как Эли говорит одному из своих друзей: «Мне их жаль. Они думают, что могут воспитывать нас, но даже самый младший из нас знает больше, чем самый старший из них, о том, каков мир на самом деле, о бессмысленности жизни и жестокости смерти».

Среди сотрудников была новая женщина, которая приехала вскоре после того, как я отправился в Фельдафинг. Она вышла вперед и громко объявила, что нас разделят. Абе наклонился ко мне и прошептал, что ее зовут Жюдит, и она из швейцарского отделения OSE. Мальчики, желавшие получать кошерную еду и проводить религиозные церемонии, а также продолжать свое религиозное обучение, поедут в шато под названием Таверни, сказала Жюдит. Дальше она зачитала список тех, кто едет в Таверни, куда вошли и Интеллектуалы.

Те из нас, кому было от четырнадцати до шестнадцати лет и кого не интересовала религия, отправлялись в Ле Везине.

Жюдит сказала, что как только наша группа приедет в Ле Везине, у нас состоятся Маккавейские игры. Салек объяснил, что первая Маккабиада прошла в Палестине в 1932-м – в год, когда я родился. Это были те же Олимпийские игры, но для еврейских спортсменов. Их назвали в честь маккавеев и восстания Бар-Кохбы, начавшегося в 132 году нашей эры. Евреи восстали против римской провинции Иудея и под предводительством Шимона Бар-Кохбы пошли на Римскую империю, угрожавшую построить новый город на руинах Иерусалима и воздвигнуть на Храмовой горе святилище римского бога Юпитера.

– Так мы рассчитываем устранить конфликты между вами, – продолжала Жюдит. – Возможно, благодаря спорту вы сможете забыть о своих разногласиях, объединиться и начать двигаться вперед. Мы верим в вас – во всех и каждого.

* * *

Несколько дней спустя мы с Абе, Салеком, Мареком и Джо поднялись по ступенькам просторного шато Ле Везине, который должен был стать нам новым домом, и выбрали себе отдельную спальню на втором этаже. Она была меньше, чем в Экуи, но там уже стояли наши деревянные двухэтажные кровати.

Ле Везине, о котором Салек кое-что разузнал еще до нашего переезда, являлся одним из самых богатых пригородов Парижа. Мы находились всего в десяти милях от центра города, сказала мадам Минк, сопровождавшая нас туда. Нини и Жюдит поехали с Интеллектуалами. Салек выяснил, что в Ле Везине во время оккупации находилось центральное бюро немецкой разведки. Немцы шпионили за французскими гражданами, арестовывали и пытали тех, у кого, по их сведениям, была информация о британских солдатах, попавших в страну, в частности парашютистах и летчиках, чьи самолеты сбили.

Особняк, как все остальные на нашей улице, был построен из дерева и камня, с интерьером, похожим на Экуи, отделанным дорогими, но сильно обветшавшими обоями пастельных тонов. Ковры протерлись, словно затоптанные сапогами. Деревянные панели на стенах придавали дому угрюмый вид – он напоминал старика, который продирает свои усталые глаза, открыв поутру тяжелые шторы.

В Ле Везине приехало около пятидесяти мальчиков из Бухенвальда, большинство поляков, но не все – венгерский мальчишка, который хотел меня побить, тоже оказался с нами, – и тут нас приветствовали еще пятьдесят еврейских сирот, которых OSE помогало спасти. Когда нацисты вторглись во Францию, сотрудники организации постарались спрятать как можно больше еврейских детей, в основном на юге страны, на фермах и в христианских приютах.

Наш первый ужин – в честь приезда – состоял из тушеной говядины и жареной курицы с картофелем. Потом мальчики, игравшие на музыкальных инструментах, устроили концерт. Среди нас оказался скрипач, а один из французских мальчишек играл на пианино – он исполнил пьесу, которую, по его словам, написал Шопен, а потом какую-то музыку под названием блюз, якобы придуманную африканскими рабами на Американском юге и на Карибах.

Когда концерт закончился, Абе предложил выйти на улицу.

Мы подошли поближе к недавно посаженной розовой клумбе, и он попросил нас всех сесть.

– Мне надо кое-что вам сказать, – начал он.

Я затряс головой и прошептал «нет». Еще до того, как эти слова вылетели у него изо рта, я понял – Абе уезжает.

– В Америку, – приглушенным голосом произнес он.

– Куда? – переспросил я, судорожно сглатывая.

– В Нью-Йорк-Сити. К дяде. Это брат моего отца, – медленно сказал Абе, а потом поспешно добавил, словно желая все объяснить:

– Мой дядя обратился в OSE. Он уже давно ищет меня… хоть кого-нибудь из нашей семьи, с тех самых пор, как узнал, что тут творится… у нас в Европе. Он разыскивал нас всю войну.

Абе потер глаза, перепачкав лицо грязью.

Мы впятером сидели молча, но я чувствовал, что в душе каждый заходится в крике.