Абе был на год старше меня. Мы мельком встречались еще до отправки из Ченстохова в Бухенвальд. Он тоже работал в HASAG, но на другом заводе, в польском Кельце. Он был слесарем, а в тринадцать лет даже стал бригадиром. Мы с Абе сдружились после того, как меня обожгло кипящей тушенкой. С этого момента мы никогда не разлучались.

Абе родился в Лодзи 10 июня 1930 года. У него был брат, Моррис, на два года младше него. Их семья сбежала из гетто в Лодзи и жила у бабушки в однокомнатной квартире в городе Новы-Корчин. Отец, чтобы прокормить семью, торговал на черном рынке, и Абе помогал ему.

В октябре 1942-го немцы решили очистить Новы-Корчин от евреев. Абе, его брат, бабушка и мать, с еще пятнадцатью евреями, пытались бежать, но попались. Абе с матерью отправили в HASAG. Сначала он работал помощником электрика. Но, как и у меня, руки его оказались проворными. Он был невысокий, но крепкий и работал быстро. В отличие от меня Абе проявлял настойчивость и высказывал свое мнение, так что продвинулся по службе, потому что не боялся командовать другими.

Когда немцы начали вывозить бесплатную рабочую силу из Польши, Абе отправили в Пржедборж, рыть противотанковые окопы, а потом на завод HASAG в Ченстохове.

В Бухенвальде Яков приказал нам с Абе никогда не выходить из барака. Но нам нравилось потихоньку сбегать и исследовать территорию. Однажды, когда снег валил с неба, словно соляные хлопья, мы заметили невдалеке гору картофеля – такую большую, словно гигантский самосвал вывалил все содержимое кузова прямо на землю. Не знаю, почему картошку не отвезли в кладовую или на кухню, но эсэсовские охранники караулили ее, обходя по кругу, каждый в своем направлении.

Мы с Абе спрятались между металлических бочек у стены одного из бараков. Понаблюдав за охранниками, мы до секунды вычислили интервал, когда они оба скрывались из поля зрения. «Если бежать быстро, – шепнул я Абе, – можно успеть туда и обратно так, что нас никто не заметит».

Дальше мы шепотом стали спорить, кто из нас бегает быстрее, даже не принимая в расчет того факта, что если мы провалим свою миссию, нас убьют. Наконец решительный Абе просто бросился вперед, а мне осталось лишь смотреть, как мелькают его руки и ноги. Он вернулся с тремя большими картофелинами.

Оказавшись у себя в Блоке 8, мы с Абе выкрутили с потолка лампочку, продели через картофелину провод и закрепили его свободный конец в патроне. Потом повернули выключатель, и картофелина запеклась. В ту ночь мы воображали, что эти картофелины – лимонный пирог или жаркое, полное сочного мяса. С каждым кусочком мы представляли себя дома, за столом, полным яств, которыми мы наслаждались. Забавно, сказал я тогда Абе, как от голода еда кажется вкуснее. «Как будто язык рвется ощутить нечто, способное напомнить ему, что мы ели раньше».

– В общем, я отплываю в Америку из Шербурга… на пароходе… на остров Эллис, – закончил Абе. – Ромек, мне страшно.

– Чего ты боишься? – спросил я, моргая, стараясь сосредоточиться на Абе, а не на наших с ним воспоминаниях.

– Что, если… если я никогда не найду мою семью, Ромек? – сказал он, и голос его надломился. – Если я уеду в Америку, как они отыщут меня?

– Как я тебя отыщу? – неожиданно для себя задал я вопрос. Сидя там и глядя на Абе, я думал лишь об одном: Скольких еще мне предстоит потерять?

В последние дни перед освобождением Бухенвальд бомбили.

Американские бомбы взрывались так близко, что наши бараки сотрясались. Несколько раз мы с Абе слышали свист, с которым падает бомба.

Я умолял Абе бежать, скрыться, покинуть лагерь, прежде чем бомба свалится нам на голову. Не может быть, говорил я Якову, что мы пережили все это, чтобы погибнуть, не обретя свободы.

Накануне освобождения Яков нам сообщил, что нацисты увезли 150 еврейских мальчиков. Их отправили на поезде в никуда. Эсэсовцы просто хотели избавиться от них, скрыв следы своих преступлений. Сейчас выходить из барака опаснее всего, предупреждал он.

Перед самым рассветом, когда в лагере стояла полная тишина, Абе, однако, согласился бежать со мной. Откуда нам было знать, что до свободы осталось каких-то пару часов? Нам представился шанс – везде, в том числе в казармах СС, было тихо. Мне не пришлось напоминать Абе, что караульные на сторожевых башнях могут и не спать и что обычно они используют заключенных, которые покинули свой барак, в качестве мишеней, тренируясь в стрельбе, и если кто-то выйдет помочиться или покурить, его ждет смерть.

Когда мы с Абе пробрались наружу, то первым делом вымазали грязью лица и белые полосы на лагерных робах, надеясь, что такая маскировка нас спасет.

Пока мы по сантиметру, практически на цыпочках, пробирались к металлическим воротам, я увидел цветок.

Белый цветок, выросший в грязи.

– Кажется, мы умерли, – шепнул я Абе.

На улице было прохладно. В тусклом свете огней с караульной башни я видел облачка пара, вырывающиеся у меня изо рта.

– Значит, это небеса? – прошептал Абе в ответ, тоже заметив пар от своего дыхания.

Мы с ним замерли. Тишина вокруг пугала и тревожила еще сильней, чем страх быть убитыми американской бомбой. Я шепнул Абе, что предпочел бы слушать зычный храп Якова или спокойный голос Большого Вилли, который будит нас на утреннюю перекличку.

После полудня 11 апреля 1945 года мы с Абе прятались под деревянными нарами – застывшие во времени, не понимая, живы мы или мертвы.

Снаружи слышались звуки быстрых шагов, приветственные крики и песни.

Яков заглянул в здание и сказал, что теперь все мальчики могут выходить. Подполье и сопротивление захватили лагерь, эсэсовцы ушли. Часы над входом остановили на отметке 3.15 – это был момент нашего освобождения.

Я думал только о том, что много лет каждое утро просыпался в кошмаре.

А теперь передо мной открывалась целая жизнь. Я выжил.

«Но что такое жизнь? – думал я, глядя, как американские джипы въезжают в лагерь. – Что может придать ей смысл, если тебя превратили просто в порядковый номер?»

– Меня зовут 117098, – сказал я американскому солдату, когда он спросил мое имя. Вот кем я был целых три года.

Номером 117098.

Даже белый цветок в грязи – символ надежды – напугал меня.

Он олицетворял свободу, в то время как я знал только плен.

* * *

Как-то утром, в конце августа, когда тарелки и остатки еды после завтрака были убраны, персонал OSE разделил нас на команды для Маккавейских игр. Один из сотрудников сказал, что нас делили с учетом возраста, а также старались отправить друзей по разным командам, чтобы мы познакомились с другими мальчиками. Абе, Салек, Марек, Джо и я оказались в разных командах. Мальчишка из Венгрии, который хотел побить нас с Абе в Экуи, был вместе со мной. Он ругнулся на меня, когда люди из OSE раздавали нам шорты и белые футболки. Пока мы шли наверх, чтобы переодеться, он толкнул меня на ступеньках. Хотя в Экуи он проявил ко мне сострадание, теперь с этим было покончено.