Едва ли Сталин всерьез надеялся на открытие второго фронта в 1942 г.; два коммюнике должны были, самое главное, заявить о возможности такой операции, чтобы немцы не стали тратить слишком много ресурсов на Восточный фронт. Следуя этой тактике, Молотов 13 июня в Верховном совете восторженно отозвался об итогах своей командировки в Британию и США, особенно о втором фронте, который «имеет большое значение для народов Советского Союза, т. к. создание второго фронта в Европе создаст непреодолимые трудности для гитлеровских армий на нашем фронте. Будем надеяться, что наш общий враг почувствует на своей спине результаты все возрастающего военного сотрудничества трех великих держав». Официальные документы утверждают, что эти слова были встречены бурными овациями28.

В следующие несколько недель Молотов несколько раз произносил аналогичные пышные речи, но они никого не впечатляли. В конце июня Гитлер начал операцию «Блау» – вторжение в южную часть России и на Кавказ. Немецкие армии продвигались быстро, точно так же, как летом 1941 г. к концу июля они заняли Ростов – кавказские ворота – и приближались к Сталинграду. Сталин был весьма обеспокоен таким поворотом событий, о чем свидетельствует его письмо к Черчиллю от 23 июля: «Исходя из создавшегося положения на советско-германском фронте, я должен заявить самым категорическим образом, что Советское правительство не может примириться с откладыванием организации второго фронта в Европе на 1943 год»29. В ответ Черчилль предложил встретиться лично и обсудить англо-американские планы военных действий в 1942 г. Сталин согласился, но попросил британского премьера приехать в Москву. Хороших перспектив эта встреча не сулила. За несколько недель до приезда Черчилля советские шпионы в Британии подтвердили то, что Сталин и Молотов знали из дипломатических источников: англичане и американцы не станут открывать в 1942 г. европейский фронт, а вместо этого планируют крупную военную операцию в Северной Африке.

12 августа Черчилль приехал в Москву и привез, как и ожидалось, плохие новости: войти во Францию в 1942 г. невозможно из-за нехватки десантных судов. Сталин настаивал хоть на каком-нибудь втором фронте, предлагая, например, сделать маленькую высадку на полуострове Шербур, но все зря. Молотов один раз встретился с Черчиллем и активно приводил доводы в пользу открытия второго фронта в 1942 г., как предлагал Сталин, но когда речь заходила о реальных вопросах, осторожно советовал поговорить лично с диктатором30.

Когда Черчилль уехал из Москвы, Молотов написал Майскому о том, как прошел визит. «Переговоры с Черчиллем не были ровными, – рассказал нарком, – но очень обширными в личной резиденции товарища Сталина, оборудованной для персональных контактов с гостями… Даже Черчилль хорошо реагировал на главный вопрос [о втором фронте], результаты можно рассматривать как удовлетворительные»31. Впрочем, вскоре радость Сталина поубавилась. К концу августа немцы подошли к Сталинграду. В середине сентября они вели бои в центре города. Немцы имели хорошие шансы на взятие Сталинграда, и эта угроза усугубляла последствия того, что второго фронта еще не было.

В начале октября Сталин, к всеобщему удивлению, обнародовал заявление, упрекавшее союзников за то, что они не помогают СССР. В личных беседах генсек высказывался даже жестче. 19 октября он телеграфировал Майскому в Лондон: «У нас у всех в Москве создается впечатление, что Черчилль держит курс на поражение СССР, чтобы потом сговориться с Германией Гитлера… за счет нашей страны. Без такого предположения трудно объяснить поведение Черчилля по вопросу о втором фронте в Европе, по вопросе о поставках вооружения для СССР… по вопросу о Гессе, которого Черчилль, по-видимому, держит про запас, наконец, по вопросу о систематической бомбежке англичанами Берлина… которую Черчилль провозгласил в Москве и которую не выполнил ни на йоту»32.

Резкие слова Сталина о Гессе были вызваны старыми советскими страхами о том, что англичане замыслили сепаратный мир с Германией и намереваются использовать бывшего гитлеровского заместителя в качестве посредника. Эти страхи обострились, когда в начале октября Британия объявила, что будет судить нацистских преступников только после войны, и фактически Гесс получал отсрочку. Майский пытался успокоить своего начальника, предполагая, что Черчилль ищет «легкой войны», а не поражения СССР, но Сталин продолжал настаивать, что «будучи сторонником легкой войны, Черчилль легко поддастся влиянию тех, кто держит курс на поражение Совсоюза, ибо поражение нашей страны и компромисс с Германией является наиболее легкой формой войны Англии с Германией»33.

Очевидно, вождь был вымотан битвой за Сталинград. В октябре 1942 г. город был на грани того, чтобы сдаться немцам. Впрочем, в ноябре 1943 г. Красная Армия начала массивное контрнаступление и взяла немецкие войска, сражавшиеся в Сталинграде, в кольцо. Поражение в Сталинграде и провал операции «Блау» положили конец каким-либо обоснованным надеждам на победу немцев на Восточном фронте. Красная Армия перехватила в Сталинграде стратегическую инициативу и больше не упускала ее. Успех положил начало долгому маршу на Берлин, кульминацией которого стал захват немецкой столицы в апреле 1945 г.

Не менее важными стали и дипломатические последствия Сталинградской битвы. Теперь Черчилль и Рузвельт поняли, что им надо крепко дружить с их советским союзником, поскольку после войны он станет самой сильной военной державой Европы – политическое влияние которой станет опираться на всеобщее восхищение героическими свершениями Красной Армии и все возрастающей поддержкой со стороны европейских компартий, составлявших авангард сопротивления немецкой оккупации. В таком новом контексте предложение о том, чтобы заранее договориться по некоторым послевоенным вопросам, очень заинтересовало и Черчилля, и Рузвельта, и они стали изо всех сил приглашать Сталина на личную встречу. Советский вождь не торопился, так как был с головой погружен в военные дела. Хотя все понимали: в конце концов СССР обязательно победит, стране предстояло выиграть еще много сражений.

Одним из первых событий, сообщающих о политических намерениях Сталина, явилось его решение о роспуске Коминтерна, принятое в мае 1943 г. Высвободив коммунистические партии из-под непосредственного контроля Москвы, Сталин дал всем понять, что политическая борьба за послевоенную Европу развернется под флагом социально-прогрессивного патриотизма. Вторым показательным моментом, который свидетельствовал, что Сталин снова размышляет о том, что будет, когда война кончится, стал новый журнал, начавший выходить раз в две недели с июня 1943 г., который назывался «Война и рабочий класс» и писал о внешней политике. Официально его выпускали советские профсоюзы, в реальности же – Наркомат иностранных дел. И изрядная доля публикуемых материалов изначально представляла собой внутренние информативные документы, содержание которых жестко контролировали Молотов и Сталин.

После победы Красной Армии в большом танковом сражении под Курском в июле 1943 г. Сталин активнее занялся вопросом послевоенного устройства. В Наркомате иностранных дел о смене приоритетов свидетельствовал тот факт, что за лето учредили три новые стратегические комиссии: Комиссию по вопросам перемирия во главе с бывшим наркомом обороны маршалом Ворошиловым, Комиссию по мирному договору и послевоенному порядку, которой руководил Литвинов, и Репарационную комиссию под началом Майского – его, как и Литвинова, отозвали с должности посла летом 1943 г.