— Ну, вижу, — ответил Жилкин и посмотрел на усатого. — И что?

— Знаешь, кто это?

— А чего ж не знать? — усмехнулся Ваня. — Это переодетый легавый. За версту видно.

— Верно, — согласился Воловцов. — Только не легавый, а господин полицейский, находящийся при исправлении своих служебных обязанностей. Сейчас я ему скажу несколько слов, и он поведет тебя в участок. Там тебя определят в камеру до моего дальнейшего распоряжения, а я пока отъеду по делам в другой город. Я буду заниматься своими делами, а ты будешь сидеть и дожидаться меня, покуда я не вернусь. Правда, я и сам не знаю, сколько пробуду в том городе — три дня или целый месяц, но ведь это будет не мой выбор, а твой. Не так ли, Ваня?

Жилкин молчал, видно, соображая, как вести себя дальше.

— И не вынуждай меня лезть в карман сюртука и доставать оттуда один интересный документ, подтверждающий, что часы марки «Лонжин» подарены, а точнее, отданы тобой не далее, как вчера, в счет долга владелице веселого заведения на Грачевке мадам Жозефине. Что, опять будешь отрицать?

— Не… — мотнул головой Жилкин после недолгого молчания. — Не буду. Часики эти, признаю, мои. Но они чистые. Я их у одного залетного фраера в «фараона» выиграл.

— Что за фраер? — заинтересованно спросил Воловцов.

— Не знаю, ей-богу. — Было очень похоже, что Жилкин не врет. — Первый раз его в жизни видел. Да и не фраер он, а не пойми кто. Мутный какой-то. Неизвестно, чего от него и ожидать можно…

— Ваня, я зову городового… — на всякий случай произнес Воловцов, хотя и видел, что Жилкин говорит правду.

— Ну, вот те крест! — Жилкин истово перекрестился, и хотя православным он никогда не был, это выглядело очень убедительно и произвело нужное впечатление на Ивана Федоровича…

— Хорошо, а где играли? — спросил он.

— У Китайца на «хазе», — ответил Жилкин.

— А кто это — Китаец?

— Катала один.

— Кто еще был на хазе?

— Я, он и Китаец, — ответил Жилкин.

— Как он забрел к этому Китайцу?

— Ну, так все знают, что у него играют, — пожал плечами Жилкин.

— Что еще можешь про этого мутного сказать?

— Ну, что… — Жилкин на минуту задумался. — Ну, вот, скажем, проиграл он полста рублей. Иному мастеровому или чинуше надо месяц горбатиться, чтобы бабки такие заиметь, а этот даже глазом не моргнул. Деньги для него — совсем не цель…

— Не цель? — переспросил Воловцов.

— Ну, да, — подтвердил Жилкин. — Не цель, а способ…

— Способ — для чего? — Иван Федорович уже начал понимать, что имеет в виду Ваня Жилкин..

— Как бы это вам… сказать…

— Ну, как есть, так и скажи, — поторопил Жилкина судебный следователь.

— Не, не способ, — поправился Иван. — Средство. Чтобы жить, как он хочет. Вволю и ни на кого не глядючи…

— Ясно, — констатировал Воловцов. — Дальше, давай, рассказывай.

— А что дальше… — Иван немного помедлил. — Дальше он часики эти и поставил. Последняя это его ставка была. А как проиграл их, резко оборвал игру и ушел. Сказал еще, что «цыганка права была»…

— Какая еще цыганка? — удивленно вскинул брови Иван Федорович.

— А мне почем знать, начальник? — уставился на судебного пристава Жилкин в явном недоумении.

— Ладно… И что, отыграться даже не пытался?

— Нет, не пытался. А вообще, в картах фарт, он или есть, или его нет вовсе. Нет фарта — надо сваливать и не дергаться…

— Это верно, — согласился Иван Федорович. — Ладно. Опиши мне этого мутного. Какой он масти?

— Не знаю. Не понятно с ним ничего, — раздумчиво произнес Иван. — Говорил он мало, играл молча, водку не пил. Потом молча же и ушел. Голоса его не помню…

— Как он выглядел? — продолжал допытываться судебный следователь.

— Обыкновенно выглядел, — не сразу ответил Жилкин. — Хмурый, спокойный. На благородного похож. Лицо у него такое, породистое. Бабы на таковских гроздями вешаются. А кожею темен.

— Про баб — ясно… А что значит, темен кожею? Загорелый, что ли? — черкнул что-то в памятной книжке Иван Федорович.

— Ага, загорелый, — усмехнулся Жилкин. — Только загар этот не на южном побережье Крыма приобретается, а на Южном Сахалине…

— Каторжанин, что ли, бывший? — насторожился Воловцов.

— Каторжанин… Бывший или настоящий.

— Что, думаешь, из беглых?

— Да ничего я не думаю, господин хороший. Это твоя обязанность — думать. А я чужую работу выполнять не намерен… — Жилкин нетерпеливо посмотрел на Ивана Федоровича. — Так что, я могу идти? Засиделся что-то я с тобой, а дела — стоят…

Воловцов в задумчивости посмотрел на Жилкина:

— Я тоже с тобой засиделся, Ваня. Ладно, ступай. Но учти, ежели соврал в чем — найду. Не сомневайся…

— Ага. — Жилкин встал со скамейки и, не оглядываясь, потопал к буфету-ресторану, на открытой веранде которой уже начиналась концертная программа. — Покедова…

На убивца Ваня Жилкин не тянул… Мелковат. Не тот калибр. Тут и характер нужен покрепче. А вот этот «загорелый» — личность интересная. «Надо будет заняться им по приезду из Дмитрова, — подумал Воловцов. — Беглый, он много каких дел натворить может, тем более, если прижмет. Терять-то ему нечего…»

Как последний штрих, зачеркивающий версию о причастности Ивана Жилкина да и всех Жилкиных и их родни к убийству коммивояжера Стасько в Дмитрове, Иван Федорович решил еще раз наведаться к супруге покойного, Клавдии Васильевне Стасько. Когда он вошел в ее дом, она тотчас спросила:

— Ну, что, нашли убивца моего мужа?

— Пока нет, — ответил Воловцов и достал из кармана фотографическую карточку Ивана Жилкина в арестантской робе. — Посмотрите, это не один из тех, что за вашим домом тогда следили?

Клавдия Васильевна взяла фотографию, долго вертела в руках, наконец ответила:.

— Нет, те мордастее были.

— Вы уверены? — переспросил Иван Федорович.

— Да, — кивнула Стасько, возвращая карточку Воловцову.

Все, стало быть. Версия номер один была полностью отработана. Теперь судебного следователя по наиважнейшим делам ничего в Москве более не держало. Пора было отправляться в Дмитров…

О чем ведутся разговоры в каторжной тюрьме? О жратве, бабах и воле. А как эту волю добыть? Только «сделав ноги». Вот и мечтают колодники, что придет тот час, когда они сбегут, а то, что они сбегут, — так это непременно. Надо только выждать удобного случая. Но большинство из них и ведать не ведает, куда бежать, с кем и, главное, зачем. Напиться в ближайшем кабаке и учинить дебош? А потом, взятым под белы рученьки блюстителями закона, быть водворенным обратно в тюремную казарму, на те же нары, только с иссеченной розгами задницей? Или сбежать и потом блуждать по лесу, не зная, в какую сторону идти? И быть, в конце концов, застреленным бурятом, бьющим белку прямо в глаз? Оченно уж любят эти буряты такую охоту: на человека. Впрочем, нет, не на человека, а на беглого каторжанина, который вне закона. Ведь все, что движется, для степняка — добыча, в том числе и беглый колодник. А ведь за беглого еще и награду дают немалую.