— На Альхесирас ничего не осталось, — говорят ему в кассе. — Придется вам обождать до завтра.

— Я провел здесь больше времени, чем остальные, я пришел первый, — взывает путешественник.

— Это не наша вина. У нас договор с военными, — отвечает горбун, — и по этому договору солдаты в нашем заведении обслуживается вне очереди.

Сбитый с толку путешественник умолкает. Понимаешь, малявка, все для родины. Сми-рно! И он просит билет на завтра, а может, на сегодня, малявка, как получится.

— Вот завтра и подходите, — преспокойненько отвечает ему горбун.

Теперь заплечный мешок путешественника стал как свинцовый от усталости, которую несет с собой левантинец. Несмотря на подстерегающую его опасность, которую он сознает, он ничего не может сделать, потому что ничего не может сделать с дующим с востока ветром, ничегошеньки, малявка. Мучимый подозрениями, он не решается отходить далеко и, заглянув в бар по соседству, просит пива. Пива выпить ему, однако, не удается, но зато и платить не приходится. Его отказываются обслужить, но советуют зайти в привокзальную забегаловку, куда направились солдаты. Туда и направляет свои стопы путешественник, еле волоча ноги, но держась начеку, и его тень смешивается с тенями его врагов всякий раз, когда он сворачивает за угол. Хинесито и его спутница следуют за ним на расстоянии, которое кажется им разумным, они идут пешком, у нее подворачиваются каблуки, и юбка задирается все больше, так что становятся видны трусики и натруженный зад. Путешественник снимает комнату, они тоже. Соседнюю. Путешественник скидывает свою поклажу, вешает плащ на гвоздь за дверью и мочится в умывальник, потому что не решается выйти даже в коридор, где расположены уборные. Помочившись, он стряхивает последнюю каплю, водопровод тоже работает вяло. Вода из-под крана считай что горячая, малявка. Голые трубы лопаются от дерьма. Комары набиваются в сливное отверстие и вьются по стенам. Не пансион, а прелесть, малявка, где воняет говном и бульоном «Магги». Обшарив карманы, путешественник вытаскивает всю мелочь и раскладывает ее на кровати. Отложив тысячу дуро, остальное — не так уж много — он прячет под подушку. А когда путешественник на ночь глядя выходит из своей комнаты, в соседней развлекаются, рассказывает Луисардо. За неимением зубочисток Хинесито ковыряется в зубах удостоверением личности. Сидя на плетеном стуле, он сгорает от ревности, глядя, как его подружка, голышом, забавляется на кровати с только что назначенным капитаном, морячком из Сан-Фернандо, тоже голым и светлым, как песета. Она делает это в отместку ему, Хинссито, за три грамма известки, которые он дал себе всучить.

— Как только закончим это дельце, клянусь, подожгу весь этот чертов дом вместе с ним, слышала?

Но трансвеститу плевать на месть, малявка, для него главное — это здесь и сейчас. Поэтому он накрывает срам морячка капитанской фуражкой, которая гордо вздымается, бросая вызов штормам и бурям.

— Давай кончай, похоже, наш друг вышел, я слышал, как хлопнула дверь, — предупреждает Хинесито.

Спутница Хинесито связала златорунные гениталии капитана шнурком от ботинок. Морской узел, который теперь можно развязать одним рывком, малявка. Луисардо рассказывал мне все это в Мирамаре. Вдали дрожали огни другого берега. Куда ближе слышался топот ног, шорох тайно перетаскиваемого груза. То были звуки невидимых рук, пытавшихся обмануть море, этого старого обжору, который сначала заглатывает их, а потом возвращает топляков.

* * *

Случается, что ветер меняет направление и накидывается на тебя с той стороны, откуда меньше всего его ждешь. Случается также, что он задувает под двери и раскачивает кровати, как ту, на которой возлежит путешественник, опутанный гривой женских волос, окутанный клубами табачного дыма. Теперь, в минуту отдыха, он считает родинки на спине Милагрос и покусывает ее за ухо. Он играет с коралловой сережкой, которая жжет ему язык. Нежно пощипывает ее тело, и она чувствует, будто рой бабочек трепещет внизу ее живота. Она переворачивается, и, соприкасаясь с простыней, кожа ее шуршит, как гадюка.

Воспоминания и желание мешаются в каждом поцелуе путешественника. Он похож на поэта, оттачивающего слова, который всего одной рифмой способен заставить женщину дрожать всем телом. Он приглашает Милагрос на ужин с бриллиантами, к примеру, на чай в Сахаре или, еще лучше, на стаканчик джина в Бомбее.

Путешественник приглашает Милагрос посетить таинственные моря, проложить неведомые курсы, уводящие по ту сторону боли и безумия. Все что угодно, куколка, ведь мы знаем, что кичливая гордость — ничто перед великодушием. Она не отвечает ни да ни нет, а просто ласково касается его губами. У него начинает учащенно биться сердце, и он высовывает ноги из-под одеяла. На ступнях у него татуировки, и он слегка касается ими ее, потому что ему вдруг кажется, что Милагрос не согласится поужинать с ним в Бомбее, не захочет умирать в Сахаре и даже просто покинуть Тарифу. Она не хочет садиться в трамвай «Желание». «В любую минуту может вернуться мой Чан Бермудес», — шепчет она. Она дала слово выйти за него, обновить белое платье, все в сборках и воланах. А на выходе из церкви на них дождем посыплются рисовые зерна и розовые лепестки. Но темный бархат голоса выдает ее. Путешественник знает, что женщины прибегают к такого рода трюкам, чтобы проверить мужчин. «Сначала идут на попятный, а потом сношаются, как обезьяны» — так говорил ему один из клиентов в кафе. Он понимает, что если не пойдет на штурм, то все потеряно. И так как вежливость не мешает пылкости, он полуоборачивается и огнедышащим драконом надвигается на единственную родину, способную его сразить. Он почти касается ее губ, и Милагрос вознаграждает его долгим поцелуем, благоухающим красным кармином. А вечер между тем просачивается сквозь окна, и свет его больно ракит глаза.

Что же до последнего, то тут есть расхождения, потому что у Луисардо своя версия событий. По его словам, путешественник все время просидел на краешке дивана в ожидании чего-то или кого-то. Вы помните, что у Луисардо были ключи и он зашел домой за деньгами, чтобы переодеться и погадать — так в наших краях говорят, когда человек собирается облегчиться, и все это слово в слово он рассказал следователю, что и было зафиксировано в материалах предварительного следствия. Луисардо рассказывает, как чувствовал, что кишки у него вот-вот не выдержат, и он едва успел присесть, как из него хлынула красная жижа, следы которой приходится стирать щеткой. Воспользовавшись щеткой, он принял душ. Последнее — враки, потому что уже тогда я знал, что в тот праздничный день, в то самое время поступило распоряжение перекрыть воду. И что в мойке скопились тарелки с остатками еды, которые высились, как замок, где были свои зубчатые стены, свои жирные пятна, а вермишель напоминала гарнизонных солдат. И еще там был таракан, который уселся на ручке кофеварки и спрятался, едва заметив Луисардо. И хотя народ не придал этому значения («Чего тут думать-то, полдня они и есть полдня»), хотя народ не придал этому ни малейшего значения, но только не я, потому что, по моим расчетам, именно в тот момент в дверь постучали. Это была Милагрос, и не одна. Тогда Луисардо — такого ревнивца еще поискать — оставил их, хлопнул дверью и вышел на улицу, где тут же бросился к телефону и набрал номер торговца Библиями. Надо быть последовательным, так он говорил, малявка. Вероятней всего, что Луисардо попросту выдумал и мясницкий нож, и сигару, чтобы скрыть то, что происходило между ног у его сестры. И так же, как Луисардо придумывал путешественника, я придумывал Луисардо, вкладывая в свою выдумку часть своих желаний.