Чего тут понимать? Мы в спешке похватали в магазине, что под руку подвернулось. Что могло в доме пригодиться. Хорошо еще, что Алешка стиральный порошок не купил.

– Отнести обратно? – спросил Алешка. – Обменять? Я думаю, у них такая рекламная акция.

– Да?.. – недоверчиво переспросила мама. – Ну ладно… А когда у тебя следующая елка? Есть еще приглашение?

– А что? – насторожился Алешка.

– Сходил бы, а? – попросила мама. – Вдруг у них там какая-нибудь пылесосная реклама. Нам без пылесоса трудно.

А по-моему, так с пылесосом гораздо труднее.

– А вы куда? – спросила мама.

– В театр, – скромно ответил я.

– На сцену, – гордо ответил Алешка.

– На премьеру-то пригласите? Очень интересно будет посмотреть на Великана в сумке.

– Нам тоже, – сказал Алешка.

В театре была горячая пора. Скоро премьера. Репетиции шли полным ходом. Режиссер Кабаков, что-то дожевывая, закричал нам:

– Ну разве так можно? Творческие люди так не поступают. Живо на сцену.

Вся труппа с укором и легкой завистью поздоровалась с нами: мы, мол, тут все трудимся, все в искусстве, а вы где-то развлекаетесь.

Я занял свое место в углу сцены. Там вместо меня (вернее, вместо моего сценического образа) стояла швабра. Изображала нестреляющее ружье. Довольно похоже у нее получалось. Лучше, чем у меня, во всяком случае.

Режиссер захлопал в ладоши:

– Всем – внимание! Я договорился на студии, что к нам на репетицию приедет съемочная группа первого канала!

Настала тишина.

– Ура! – подсказал режиссер нерадивым актерам. – Это прекрасная реклама для нас!

Покричали ура, похлопали в ладоши, попрыгали на месте. Юлька, которая, видимо, здорово вошла в образ кошечки, вспрыгнула на стол.

– Брысь! – сказал ей режиссер. – Репетиция окончена. Сейчас я еду на телевидение. Всем сидеть дома до моего звонка. Козлов, обеспечить камуфляж. Это будет самая эффектная сцена – ее мы и покажем для съемки.

Эту «эффектную сцену» предложил на прошлой репетиции Алешка. Он сказал, что сейчас ни одна театральная или кинопостановка не обходится без того, чтобы в ней не действовала «группа захвата».

– Гениально! – подскочил тогда Кабаков. – Вводим сцену налета на офис Великана в его отсутствие.

Но для этой сцены нужна была соответствующая экипировка: бронежилеты, камуфляж, каски и, конечно, оружие. Все это нашему Кабакову обещали дать напрокат его друзья из какого-то большого театра. А Козлов, вместе со своим другом Юрой, должен был все это доставить на «Газели».

– Дим, – сказал мне Алешка. – У меня тут дельце появилось, ладно? Ты иди домой и обеспечь мне прикрытие. Соври чего-нибудь. А я поехал.

– Куда ты поехал?

– Помогать нашему режиссеру.

Он догнал Кабакова в дверях, что-то горячо наговорил, тот кивнул, соглашаясь, и они исчезли.

– Поедешь с нами? – спросил меня Костя. – Заманчиво: автоматы получать будем.

– Настоящие?

– Не очень.

– Я не могу, – вздохнул я. – Мне надо Алешке прикрытие обеспечивать.

– Понятно, – согласился Козлов. Хотя ничего ему не было понятно. Как и мне.

– А где Алешка? – спросила мама, когда я вернулся домой.

Я ничего не успел придумать, поэтому сказал почти правду:

– Он с режиссером, чего-то они там дорабатывают для телевидения.

– За пылесосом-то он пойдет? – с надеждой в голосе и взоре спросила мама. – На елку.

Мама у нас тоже немного фантазер и мечтатель.

– Обещал, – неопределенно ответил я и раскрыл свой великий дневник.

Написал на новой странице «Седьмое января». Записал все сегодняшние открытия. Интересно: пока я держал все события в голове, они были довольно-таки туманными, даже спорными и противоречивыми. А когда я изложил их по порядку на бумаге, все как-то утряслось, распределилось, упорядочилось. Даже интереснее стало. Сколько нового мы узнали. Сколько узнали новых людей – хороших и плохих. Сколько узнали лошадей – в основном хороших.

Вот только своего младшего брата я каждый день и даже час узнаю по-новому.

Непредсказуемый малец… Хотя… Если задуматься… Все его действия, хоть и неожиданны, но глубоко оправданны. Этими действиями движет, наверное, чувство справедливости. Нет, все-таки он станет не художником, не артистом, не сочинителем романов, не знаменитым всадником. Он, наверное, станет президентом. Если, конечно, мы все к тому времени поумнеем.

Незаметно для себя я записал эти мудрые мысли, не догадываясь, что будущий президент занят сейчас не очень-то похвальным делом.

Следующую запись я сделал, естественно, позже, когда Алешка рассказал мне, чем он был занят на телестудии и в районе нее.

Когда они подъезжали к Телецентру, Кабаков сказал, что пропуск заказан только на его имя, Алешку в здание не пустят и пусть он пока походит здесь, поглазеет.

– Конечно, – согласился Алешка. – Может, кого-нибудь знакомого увижу, поболтаю.

– А у тебя есть знакомые на телевидении? – удивился Кабаков.

– Хватает, – Алешка небрежно махнул рукой.

– Ну, например, – настоял режиссер, который очень сильно сомневался в Алешкиных словах.

– Ну, этот… Славик-Шустрик…

– Савик Шустер, – с уважением поправил его Кабаков.

– Потом одна корреспондентка. Да вы ее не знаете… Корзинкина, она новости всякие с улицы ведет.

– Как же! – обрадовался Кабаков. – Очень знаю Капочку. Капитолину Корзинкину. Она и будет делать о нас сюжет. Очень способный тележурналист.

– Я уже убедился в этом, – серьезно сказал Алешка. – Очень способная. На многое. – Помолчал, подбираясь к главной цели. – Она у папы интервью брала. На машине к нему на работу приезжала. Забыл только, какая у нее марка. «Пассат», что ли?

– «Ниссан», – сказал все знающий режиссер Кабаков. – Сейчас на стоянке парковаться будем, я тебе покажу. Голубой «Ниссан», под цвет глаз владелицы. – Он почему-то вздохнул. Наверное, потому, что его ржавая машина никак не подходила под цвет его глаз.

Стоянка у студии была огорожена низким барьерчиком из железной трубы, а на въезде стоял охранник и караулил шлагбаум.

Лешка вылез из машины, на стоянку ему вход тоже был заказан, и он дожидался Кабакова, беседуя с охранником на разные темы. В основном они обсуждали последние события с «заминированными» машинами.

– А у вас тут столько красивых машин, – польстил Алешка. – Не подкрался бы кто-нибудь с тротилом.

– Ну, знаешь! – загордился парень. – У меня, знаешь, не подкрадешься! У меня, знаешь, тут все просматривается!