Как бы такая благостная железнодорожная обстановка понравилась моему дедушке Борису Терентьевичу, заслуженному работнику МПС! Даже кондукторы в Японии хорошие, добрые, войдут – поклонятся, выйдут – опять поклонятся. А если ты едешь «зайцем», тебя не обматерят, не станут хватать, оскорблять и заламывать руки, но с улыбкой продадут тебе билет. И вы еще до-о-лго вынуждены будете улыбаться и кланяться друг другу…

А ведь, в сущности, до недавнего времени странничество в Японии было очень нелегким делом. Ни транспорта, ни дорог. На каждом шагу заставы со стражами сёгуната, всех без разбору подозревающими в контрабанде огнестрельным оружием. Жесткий паспортный режим.

Одно из старинных донесений гласит:

«Все проходящие через заставу должны снять шляпы и дзукин (капюшон, закрывающий голову от дождя и ветра). Двери паланкинов должны быть широко распахнуты. Паспорта путешествующих женщин проверяются особенно тщательно. Обязательны паспорта для лиц, страдающих безумием, заключенных, трупов и отрубленных голов».

Паспорта не требовали только от самых высших и самых низших сословий. Простому человеку достаточно было иметь рекомендательную записку от деревенского старосты или близкого родственника. Бродячим актерам, чтобы пройти через заставу, следовало продемонстрировать стражникам свое ремесло.

В лучшем случае ты ехал верхом на лошади, но чаще всего – если ты не такая уж vip-персона, которая может позволить себе путешествие в паланкине с носильщиками, – тогда шагай на своих двоих – бродячий монах, проповедник, странствующий ученый, художник, поэт, пилигрим, обдуваемый всеми ветрами, поливаемый дождями, под обжигающим солнцем и в снежную метель, а то и под градом (градины в Японии величиной с каштан, а бывает – с китайский персик!) – от одного села к другому, из одного города в другой, из одних прославленных живописных мест к другим, записывая угольком от соснового факела на скале или кисточкой на соломенных лентах шляпы строки хайку, легчайшие трехстишия, превращающие мгновение в вечность.

«И вот, перед тем, как выйти за ворота, – сообщает в своих “Записках из дорожного сундучка” бродячий поэт Басё, отправляясь в странствие со своим любимым учеником как раз в горы Ёсино, куда спустя триста лет мы с Лёней пустимся ему вослед, – я в шутку нацарапал у нас на шляпах: “Два путника, вместе вершащие путь, не имеющие дома ни на земле, ни на небе, отправились в дорогу”».

Давно когда-то на Новый год мне подарили трехтомник старинной японской поэзии «Манъёсю», что в переводе означает «Собрание мириад листьев». Кажется, это первая поэтическая антология в этих краях, восьмой век нашей эры.

Пятьсот поэтов раннего средневековья – прославленных, как Хитомаро, и полностью мне неизвестных, приняли в ней участие. Тут собраны стихи императоров, императриц, принцев и принцесс, любовная лирика царедворцев, генерал-губернаторов, их заместителей, жен, каких-то девиц и старух, песни судей, инспекторов, лекарей, писцов, жрецов, крестьян, солдат, монахов… Сложенные на пиру, в пути, в глубокой тоске о друге, в тоске по родным местам, о мхе, о травах, о колодце, о том, как в старости одолевают болезни… Поэмы сожаления о быстротечности жизни, предания о чудодейственных камнях, раздумья у развалин, потрясающие народные песни, особенно плачи…

И постоянно в возвышенных выражениях упоминалось там некое райское место Ёсино. «В дивной Ёсину-стране… – так кристальны реки здесь, так прекрасны склоны гор…» «Как мчатся водопады в дивном Ёсину, – не наглядеться мне!» «В этом Ёсино дивном… на верхушках зеленых деревьев, что за шум поднимают своим щебетанием птицы?» Не меньше ста раз. Прямо сказочное Лукоморье. Мэтр Хитомаро так и заявил в своем стихотворении:

Именно в Ёсино испокон веков ездят весной любоваться цветущими сакурами. Здесь цветет особая горная сакура – ямадзикура – белым, розовым и сиреневым цветом. Говорят, во время цветения горы утопают в лепестках цветущей вишни. У японцев есть название этому явлению: «ханами», что значит «любоваться цветами».

В начале марта все японские газеты отводят место прогнозу – где и когда на японских островах зацветет первая сакура. День ото дня этой теме журналисты уделяют все больше и больше внимания, и вот однажды, как об огромной сенсации, люди узнают, где в этом году зацвела первая сакура!

Но где бы она ни расцвела, каждый мечтает провести свое первое ханами на горе Ёсино. В Ёсино наслаждались видом цветущих сакур императоры Японии. Сюда отправлялись поэты и пилигримы. И это неудивительно. С десятого по тридцатое апреля сто пятьдесят тысяч вишневых деревьев расцветают на горе Ёсино.

«Кто был тот человек, – воскликнул когда-то поэт Фудзивара Ёсицунэ, – бросивший здесь когда-то косточки вишен и сделавший горы Ёсино весенними горами навеки…»

В окне концевого вагона убегали, сходясь, расходясь и пересекаясь, рельсы, сбоку проплывали изумрудные рисовые поля с пугалами в виде классического, бредущего по полю пилигрима – в плаще, соломенной шляпе, с бамбуковой тростью…

Народу в электричке становилось все меньше и меньше, пока на весь наш поезд осталось два паломника – мы с Лёней, три наших проводника и смешной пузатый японец в зеленой куртке, синем картузе, компас на руке, на боку фляга – взрослый парень, сидит, испуганно озирается и тревожно качает ногой.

Лёня говорит:

– Наверно, там, в Ёсино, бабушка его встретит с оладьями.

А впереди уж виднелись нежно-зеленые горы в туманной дымке – самой далекой и самой конечной станции всех железнодорожных линий на острове Хонсю – это Ёсину-страна!

Платформа была пустынной – сакуры-то отцвели! Начинались уже летние «сливовые дожди». И до того эта станция выглядела заброшенной, даже не работал пропускной автомат: просто вышел человек и вручную забрал наши билеты.

И вот, на том самом месте, где мы с Лёней выбрались с рюкзаками из электрички, триста лет назад остановился бродячий поэт Мацуо Басё, и, потрясенный, вспомнил строки, оброненные здесь поэтом Тэйсицу:

Да, он шел по этой дороге, именно тут, мне почему-то это важно – в черной одежде буддийского монаха, с начисто обритой головой. В руке у него посох и четки со ста восемью бусинами. На шее висела сума, где он хранил два-три китайских и японских сборника стихов, наверняка, «Книгу о Пути и Силе» Лао-цзы, куда же без нее? Тушечницу, флейту и крошечный деревянный гонг.