Прелюбодей.

Можно ли назвать прелюбодеянием то, что происходит сейчас вмастерской?

Определенно.

Потому что их не двое, а трое? Алгебра и начала анализа – ник чему, тут и арифметики достаточно: один плюс один еще может сойти за любовь,а два плюс один – сплошное прелюбодеяние. Заниматься такими немудренымиподсчетами лучше на кухне, накрывшись полой медного эстонского дождевика:

«Человек есть мыльный пузырь».

То, что слышит сейчас Мика, – соитие трех мыльныхпузырей.

Они вот-вот лопнут, сверкнув напоследок радужной пленкой, ивсе закончится. Все закончится. Все.

…Васька появилась на кухне неожиданно. Во всяком случае, дляМики, уж слишком сосредоточившейся на молитве о скорой кончине мыльных пузырей.Не заговори Мика с Васькой – возможно, все бы и прошло гладко, как проходиловсегда: голая Васька хлопнула бы дверцей холодильника, достала бы пакет с сокоми убралась восвояси. Нет, почему-то именно сейчас Мике понадобилось открытьрот.

– Отвратительно, – сказала она, тут же испугавшисьгромкости своего голоса.

Васька тоже могла промолчать (какая разница, что там лепечетжалкое создание?), но и она не сдержалась:

– Что именно?

– То, чем вы там занимались.

– Разве?

– Отвратительно. Омерзительно. Гнусно.

– Скажу тебе по секрету, дорогая сестренка: мысобираемся продолжить эту гнусность. Не хочешь присоединиться?

Наглая сучка. Наглая молодая сучка с персиковым телом, сайвовым телом; с самодовольной грудью, с раскосыми бедрами, с бритым лобком; статуировками, каждый штрих которых презирает Мику. А она еще мечтала бытьнеобходимой своей сестре, подставить плечо, если понадобится. Научить тому, чтознает сама.

Ничегошеньки-то Мика не знает, а гнусности и мерзости Васькавыучилась и без нее.

– Так ты не хочешь составить мне компанию? Будетвесело, – продолжает изводить ее Васька. – Полное самовыражение,никаких запретов, а в финале мы можем обменяться партнерами.

– Уволь меня от этой грязи.

– Ах, да. У тебя ведь есть дружок.

Уж не Ральфа ли имеет в виду Васька? Нет.

Эстонский рыбак из меди, вот на ком остановился насмешливый,уничижительный Васькин взгляд. Немудрено: она и застала Мику рядом соскульптурой – руки под дождевиком, как раз в том самом месте, где выбитасакральная надпись – «Человек есть мыльный пузырь».

Едва не задев Мику, Васька подходит к рыбаку и стучит по еголбу согнутым пальцем: звук получается жалобным, протяжным и каким-то далеким.

– Вы столько лет вместе, а я даже не знаю, как егозовут. Может, представишь нас друг другу, в конце концов?

– Не говори чуши.

– Это не чушь. Это совсем не чушь. Медный болван – воти все, на что ты способна.

Не одна Мика умеет пользоваться арбалетом с витража, Васькатоже владеет им. И весьма искусно. Это раньше он был неподъемным для ее детскихрук. А стрелы летели вкривь и вкось, и если и задевали Мику, то ранения не былисмертельными: Васька маленькая, у Васьки переходный возраст, Васька не ведает,что творит; Васька кусает руку, из которой ест, но со временем все образуется, можетбыть. Ничего не изменилось, стало только хуже: теперь Мика истекает кровью, онаготова кричать от боли, она вот-вот упадет замертво. А наглая молодая сучкакладет и кладет стрелы.

Одну за одной.

– Кто же еще на тебя польстится, кроме медного болвана,моя целомудренная сестра?

– Не смей так со мной разговаривать!

– Почему? Разве я сказала что-то, чего ты сама незнаешь про себя?

– Ничтожество! Неблагодарная тварь!..

У Мики была масса поводов бросить это Ваське в лицо, но досих пор она сдерживалась. Даже когда Васька позвонила изПетропавловска-Камчатского после четырехмесячного отсутствия и попросила денегна билет до Питера – даже тогда Мика нашла в себе силы не впадать в истерику. АВаськино бесстыдство, а Васькино похабство, а Васькины бесконечные мальчики,такие же никчемные, как она сама?.. При всем этом Мика вела себя, как ангел, ией не в чем себя упрекнуть. То, что она чувствует сейчас, – ненависть,ненависть, ненависть.

Плотина прорвана – и слава богу.

Ненависть брызжет из Микиных глаз, ненависть брызжет изорта, ненависть сочится сквозь поры, застаивается в волосяных луковицах. Прижелании Мика могла бы соорудить из нее салат, приправленный базиликом,кедровыми орешками и чудесной травкой рукула. И еще как минимум сто тысяч блюд,Микиной жизни не хватило бы, чтобы переделать их все; ни одно не похоже на другое,а послевкусие от них держится до Рождества. До Пасхи. До родительской субботы.Кто мог подумать, что ненависть бывает такой бодрящей, такой освежающей? Микескоро тридцать, и почти половину своей жизни она потратила на то, чтобызавоевать любовь ничтожества.

Неблагодарной твари.

Больше так не будет.

– Ничтожество! – еще раз повторяет Мика.

– Ну, наконец-то, – Васька кажется вполнедовольной Микиной реакцией. – Наконец-то ты это произнесла. Хоть разсказала, что думаешь. А то все это твое сюсюканье, все твои причитания, всятвоя сопливая любовь – в них и грамма правды не было.

– Так ты хочешь правды?

– Жажду.

В подтверждение своих слов Васька опрокидывает пакет с сокоми жадно пьет: желтая мутноватая жидкость стекает по подбородку, капает наключицы, капает на живот и на бритый лобок тоже, – никогда еще Васька небыла такой отталкивающей.

– Изволь. Ты – неблагодарная тварь.

– Это я уже слышала.

– Где бы ты была сейчас, если бы не я? Что бы тебесветило? Детский дом, а потом специализированный интернат… Ты парилась бы в немдо конца жизни, с такими же даунами. И это в лучшем случае.

– А в худшем? – Васька все еще выглядит спокойной.

– В худшем тебе просто оторвали бы башку и выбросили напомойку. Никто не стал бы терпеть твое…

– Паскудство, – подсказывает Васька.

– Да. Твое…

– Похабство, – подсказывает Васька.

– Да. Твое…

– Бесстыдство, – подсказывает Васька.

– Да. И твою тупость тоже. Ты бы и дня без меня непрожила, тупая неблагодарная тварь.

Дислексия – вот на что намекает Мика.

Васькина дислексия никуда не делась с годами; крайняя, редковстречающаяся форма так и осталась крайней и редко встречающейся. Обучение вшколе можно считать условным, Ваську не выкинули из нее только потому, чтосердобольная Мика из года в год вливала деньги в школьную директрису.