– Я за тебя заплатил.

– Ой, спасибо.

Девица зашуршала дождевиком. Помолчала, снова склонилась к Тилю:

– А вам ничего не надо?

«Надо, – подумал Тиль. – Чтобы мертвые восстали из могил и воссоединились с любимыми, как обещал Бог».

Именно обещал. Не словами, но Тиль почувствовал в подвале. Бог появился на стене, чтобы изменить порядок вещей. И он, Сан Саныч Тиль, должен помочь Богу.

– В каком смысле? – спросил он попутчицу.

Тиль смутно понимал, что поменялся и сам. Что не живет, как раньше, а мчит, подобно комете, и не умеет ни свернуть, ни сбавить скорость. А когда он начинал задумываться – например, про племянницу Тамары и про то, что они с ней сделали – мозг словно отключался. Боль накатывала. Вместо мыслей приходил образ женщины, снова и снова умирающей на больничной койке. Странно, что ни коллеги, ни ученики не замечали. Порой хотелось ножовкой распилить голову и выпустить наружу терзающий огонь.

Ледяные пальцы девчонки коснулись загривка. Он скривился.

– Вдруг вам нужно расслабиться.

Само собой, на трассе она не грибы собирала, и все равно учитель был шокирован. Подавив негодование, он ответил:

– Можно и расслабиться.

Они вышли на вокзале.

– К вам? – спросила рыжая.

– В школе сейчас никого нет.

– В школе у меня еще не было. – Она улыбнулась. Худая, с плохой кожей, с гнойником на губе, но глаза – голубые, красивые. – Идите вперед, чтоб нас вместе не видели. А то раструбят.

Сообразительная.

Запахнув пальто, Тиль шагал по проспекту.

Он изумлялся, как так произошло, что Господь выбрал именно его – из шести миллиардов землян, из семнадцати тысяч горшинцев – какого-то несчастного трудовика, чтобы разгрести мусор, скопившийся за два тысячелетия.

Впрочем, и апостолы, кажется, были из народа, не благородными мужами.

Бог знал: Тиль не подведет.

У холма он сделал звонок.

– Подходите? – спросила Тамара. – Подходите, подходите, свободно.

Зорким оком Тиль засек силуэт около кустов: Игнатьич.

Дождь омывал школьный фасад.

В субботу внучатая племянница Тамары родила первенца. Живот вырос быстро, за неделю. Как тут не уверовать в чудо? Тамара приняла роды. Черное, пахучее хлынуло из Лили. Существо, ангелок, мурлыкало на руках вахтерши. Улыбалось – мозг закипал от его улыбки. Так много зубов…

Тиль вошел в вестибюль. Через минуту подоспела рыжая.

– Давненько я здесь не была. Бобриха работает до сих пор? А Кузнецова?

Тиль односложно бурчал. Спустились по лестнице, миновали кабинет трудов. Тамара не заперла желтую дверь. Внизу горела лампа.

– Булками пахнет, – сказала рыжая.

– Кровати нет, – буркнул Тиль.

– Я на коленях сделаю, – не огорчилась девчонка, – сексом не занимаюсь, это для будущего мужа, – она коснулась своего паха, – в рот – и все. Пятихатка – нормально?

– Нормально. – Тиль снял пальто. Под ним была его старая спецовка. – Иди налево. Я подойду.

Он доставал из шкафа киянку, когда услышал изумленный всхлип.

«Увидела, – подумал, улыбнувшись. – Проняло».

Волосы Тиль убрал под душевую шапочку. Надел резиновые перчатки. Пошел к рыжему пятну, яркому на фоне серого бетона.

Девчонка мелко вздрагивала, словно сквозь тело пропускали ток. Электричеством был взгляд Бога.

– Что же это, – застонала она, протягивая к рисунку руки. Она плакала. – Черви и колтуны. Колтуны и черви.

Тиль ударил. Плоский боек раскроил затылок. Создалось ощущение, что он вколотил девчонку в пол, как гвоздь. Повторный удар вмял скальп в осколки костей и мозговое вещество. Девчонка упала. Тиль опустился рядом и орудовал молотком, пока чавканье не сменилось глухим стуком о цемент.

«Не беда, – подумал он, стирая со щек багровую росу, – ты тоже переродишься».

Подхватив легкое тело, Тиль усадил девчонку спиной к стене.

Рыжие завитки влипли в кашу, которым стал ее череп. Височная кость торчала закрылком. Правая глазница походила на арку, в ней лежало залитое юшкой глазное яблоко.

Разглядывая труп, Тиль не испытал ровным счетом ничего. Ни раскаяния, ни жалости, ни скорби. Но когда кровь и серые сгустки, презрев физические законы, поползли по бетону вверх, к трещине, когда тело завибрировало, отдавая себя в пищу стене, Тиль облегченно улыбнулся.

Руд застыл в дверях, вопросительно глядя на приятеля.

«Да иди ты уже», – взмолился Паша. Одноклассники надевали куртки, покидали класс.

– До свидания, Марина Фаликовна.

– До завтра, ребята, – сказала Марина, склонившаяся над журналом.

Паша зажестикулировал: «Иди без меня!», и показал глазами на учительницу.

– О! – оскалился Руд и похотливо высунул язык. Потом приложил к сердцу ладонь: «Любовь, понимаю!» – и наконец сдымил.

Паша остался наедине с учительницей. От волнения взмокла спина.

«Сейчас или никогда!»

Собравшись с силами, комкая распечатанные страницы, он поковылял к учительскому столу.

– Марина Фаликовна…

– А? – Она оторвалась от журнала. Такая миленькая, с пухлыми губами и живыми искрящимися глазищами. Ей бы в кино сниматься, в экранизации классиков позапрошлого века. Софья Фамусова или Татьяна Ларина, которая «расцвела прелестно». – Ты что-то хотел, Паш?

– Да. – Он покосился на дверь. Не помешал бы никто, и так неловко.

– Поговорить? Садись.

Она закрыла журнал, одарила своей особенной улыбкой. Не показушной, дежурной, а искренней, подкупающей собеседника.

Как она видит Пашу?

А, Самотин! Сын Ларисы Сергеевны! Неглупый мальчик, но молчаливый, безынициативный.

Почему-то все вокруг – даже Руд – считали, что быть учительским сынком – сплошное удовольствие. Но чем старше он становился, тем больше минусов находил в своем статусе.

Да, Рязан, Желудь и их компания третировали его реже, чем прочих. Ни разу не били, не отнимали карманные деньги. Максимум – тихие колкости в его адрес. Но ведь не из уважения школьное хулиганье игнорировало Пашу. Из-за мамы. Кому надо связываться с училкой?

Влада Проводова они тоже не обижали: он давал им списывать. Выходит, Проводов добился спокойной жизни самостоятельно, а Паша – за счет чужого авторитета.