В сумерках флотилия застопорила ход. На «Альбатросе» отвязали плот левого борта и уложили на него тела. К ногам мертвецов привязали груз. Четверо свободных от вахты матросов встали по сторонам плота. По сигналу с флагмана боевой флаг был приспущен до середины мачты. Главный старшина протрубил в горн, отдавая сигнал о погребении, плот положили на поручни и наклонили, чтобы тела соскользнули в воду. Флаг был вновь поднят, и тральщики возобновили поход.

На ужин подали жареную печенку с рисом. Мекель отдал свою порцию печени Тайхману, а сам сходил на камбуз и принес сахар, корицу и небольшую бутылку молока.

— На днях будем отнимать тебя от груди, — сказал Штюве. — Как бы нам не пришлось подтирать тебе задницу.

Мекеля оставили в покое только после того, как увидели маленькие капельки, падавшие в рис, смешанный с сахаром и корицей. Тогда матросы принялись восхищаться своим погибшим командиром. Остербур сказал:

— Если его место займет Паули, я прыгну за борт.

— Прыгай, — произнес Хейне, — только не надейся, что он отдаст приказ спасать тебя. Он тут же скомандует «полный вперед», вот и все.

Паули уже не был старпомом. Он стал командиром. Правда, только по названию. В гражданской жизни он работал в фирме, — занимавшейся пошивом бюстгальтеров. Об этом проведал Хальбернагель, который везде совал свой длинный нос и умел быть одновременно раболепным и наглым. Будучи вестовым командира, он порылся в бумагах Паули и наткнулся на письмо от фирмы, производящей бюстгальтеры. Фирма поздравляла Паули с Рождеством. Она, говорилось в нем, гордится, что ее младший клерк вот уже несколько месяцев несет «тяжелую, героическую службу», подробнее о которой, из соображений безопасности, говорить нельзя, и это почти чудо, что он до сих пор еще жив. Фирма и ее сотрудники надеются приветствовать господина Паули, когда он в ближайшем будущем получит отпуск и приедет на родину. А пока они желают ему самого наилучшего, счастливого Рождества и хайль Гитлер.

Хальбернагель принес это письмо в кубрик и зачитал вслух. Он предложил повесить его на хлебном шкафчике, в назидание матросам. Но моряки не захотели, чтобы это письмо осталось у них в кубрике, и вообще, чем меньше им будут напоминать о Паули, тем лучше.

Хальбернагелю пришлось отнести письмо назад. Жаль, сказал Хейне, что фюрер не всегда бывает последователен — уж если немецкая женщина не должна курить и пользоваться косметикой, то вполне могла бы обойтись и без бюстгальтеров, поскольку хорошо сложена от природы. Тогда бы Паули уж точно обанкротился.

Хейне выступил с подобным предложением на мостике и загремел в кочегарку: Паули подслушал его и принял «карательные меры». То, что кочегарка стала учреждением для наказания провинившихся, сильно поразило черную котельную братию. Они долго спорили, в какую вахту воткнуть Хейне. Паули принял решение, достойное царя Соломона.

— Ты небрежно козырнул мне сегодня, так что отправляйся в кочегарку и бросай там уголь в топку, ты у нас большой и сильный, — сказал он Тайхману.

В одной вахте с Тайхманом оказались два ветерана. Они несколько лет лопатили уголь на судах рыболовного флота и не собирались надрываться на работе. После каждой третьей лопаты они делали перерыв. Пока «Альбатрос» держал малый ход, Тайхман их не трогал. В этом режиме он сам мог поддерживать огонь в топке, два же других кочегара завалились на уголь и уснули.

В полночь пришел Шмуцлер и принес им кофе.

— Кочегарам оставить?

— Ты уже пятую ночь подряд приносишь сюда кофе и пятый раз задаешь этот дурацкий вопрос.

— Да я просто хотел сказать…

— Я один делаю всю работу и имею право выпить весь кофе. Можешь ты вбить себе это в голову, наконец?

— А если они нажалуются начальству?

— Начальству?

— Ну да, Паули.

— Какой же ты тупой, Шмуцлер. С тобой бесполезно разговаривать, — сказал Тайхман, и тут его с силой бросило на стену бункера. Он ничего не видел — все погрузилось во мрак. Стало тяжело дышать, и он подумал, что задохнется от угольной пыли. Кто-то схватил его за правую руку. Когда он попытался освободиться, тьма заплясала у него перед глазами и ему показалось, что он то раскачивается на качелях, то кружится на карусели.

— Давай выбираться отсюда! — крикнул он и закашлялся.

— Помоги мне, — завопил Шмуцлер.

После короткой борьбы Тайхман вывернулся и стряхнул с себя Шмуцлера. Потом он на ощупь пробрался к переборке, разделяющей кочегарку и машинное отделение. «Обычно водонепроницаемую дверь задраивают, но я знаю, как открыть ее, — подумал он. — Там есть одна задрайка наверху, а другая — внизу. Постой-ка, куда надо повернуть верхнюю — вверх или вниз? Вверх, конечно». И он повернул ее. Хорошо, а теперь нижнюю тоже вверх. Вот так, все очень просто.

Но дверь не открылась.

«От волнения, должно быть, я повернул задрайки не так, как надо». Повернув их вниз, он всем телом навалился на дверь.

Но она по-прежнему не открывалась.

И Тайхман теперь был совершенно спокоен. Он почувствовал, как Шмуцлер прижался к нему. Прерывистое дыхание кока щекотало ему кожу на груди.

Тайхман со всей силы бросился на дверь, но она не поддавалась.

И тут он услышал голоса, доносящиеся из машинного отделения. «Сейчас я ее открою», — подумал он и со всей силы отчаяния бросил свое тело на дверь. У него было такое ощущение, что он сломал себе все кости. Дверь не поддавалась. Тогда он забарабанил по ней кулаками. Затем отошел на несколько шагов, разогнался и снова бросился на дверь.

— Эти придурки нас заперли. Они хотят, чтобы мы здесь утонули…

— Помогите! — заорал Шмуцлер.

— Мы ничего не сможем сделать, совсем ничего.

— Вытащи меня отсюда, — прошептал Шмуцлер. Его голое тело дрожало так сильно, что Тайхман с трудом понимал, что тот говорит.

Тайхман сел на пол и прислонился к переборке спиной. Надо подумать, сказал он себе, и закрыл глаза. Он вытер пальцами нос, провел языком по зубам, почувствовал вкус угольной пыли и сплюнул. В голову не приходило никаких идей.

Кочегарку заливала вода. Тайхман открыл глаза — звук текущей воды стал не таким громким.

Скоро вода дошла им до пояса. Каждый ждал, кто первый из них встанет. Они знали, что в этом не было никакого смысла — какая разница, как утонуть, стоя или сидя.

Наконец Шмуцлер поднялся. «Он ниже меня ростом, вот ему и пришлось встать», — подумал Тайхман.

Вода продолжала прибывать. Тайхману тоже пришлось встать. Теперь очередь Шмуцлера, решил он. От страха он больше ни о чем не мог думать. Тайхман вдруг осознал, что ему придется пройти через две смерти — свою и Шмуцлера. «Будь у меня цианистый калий, я бы отравился».

Шмуцлер заплакал и снова прижался к Тайхману. Вот оно, началось, сказал себе Тайхман. Ему пришла в голову мысль задушить Шмуцлера. Но тогда он останется один…