Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я пообещал, что постараюсь по возможности сократить допрос. Люблю я использовать это слово — «допрос», — ибо общество видит в нем первую ступеньку судебной лестницы, начинающейся с «оказания содействия службам правопорядка» и приводящей к королевскому правосудию и уютной маленькой камере, населенной потным упитанным джентльменом, который упорно именует тебя «Сьюзан».
Я спросил мисс Гош, где она сейчас.
— В «Хабе» в Риджент-парке, — ответила она, — здесь проходит джазовый опен-эйр.
Афиша, которую я позже увидел на воротах Риджент-парка, гласила вообще-то, что это был ни много ни мало «ПОСЛЕДНИЙ ШАНС ДЛЯ ДЖАЗА НА ОПЕН-ЭЙРЕ». Спонсором значилась компания, ранее известная как «Кэдбери-Швеппс».
Пять столетий назад печально знаменитый своей изворотливостью Генрих Восьмой нашел изящный способ устранить собственный финансовый кризис и одновременно решить проблему религиозного толка. Он распустил монастырские общины и присвоил все земли, им принадлежавшие. С тех пор этими землями безраздельно владела корона во исполнение принципа всех богачей: «Никогда не расставайся с собственностью без крайней нужды». Триста лет спустя принц-регент нанял самого Джона Нэша,[19]чтобы тот построил ему здесь дворец с изысканными террасами, который можно сдавать, нивелируя тем самым героические попытки его, принца, упиться до полного разорения. Дворец так и не построили, но террасы и попойки живы и поныне — как и парк, который именуется в честь титула принца-регента.
Одна его часть, Нозерн-Парклендз, полностью занята игровыми и спортивными площадками, посреди которых и располагается «Хаб» — огромный искусственный холм с концертным залом и гримерками. У него три основных входа, стилизованных под самолетные капониры, что делает их похожими на черные ходы в логово какого-то киношного архизлодея. На верхушке же расположено круглое кафе, прозрачные плексигласовые стены которого дают круговой обзор панорамы всего парка. Таким образом, посетители могут сидеть там, попивая чай, и строить планы захвата планеты.
Солнце светило еще ярко, но в воздухе уже разливалось первое дыхание осенней прохлады. В августе народ, тусующийся возле летней сцены и гуляющий по бетонному квадрату вокруг кафе, был бы по-летнему полуодет. Но сейчас, в сентябре, все куртки перекочевали с талий на плечи, рукава всех рубашек раскатались от локтей обратно к запястьям. И все же солнца было достаточно, чтобы Лондон смог притвориться — хотя бы на один день — городом уличных кафе и джаза.
В данный момент какая-то группа играла полный фьюжн, который даже я вряд ли решился бы назвать джазом. И ничуть не удивился, узнав, что Тиста Гош сидит под тентом для отдыха с бокалом белого вина. Там музыка слышалась чуть тише. Я позвонил ей на мобильный, и она сказала мне, куда пройти.
— Хорошо, что вы пришли, — сказала она, когда я ее на-конец нашел. — Я уже больше не могу слушать этих шипящих австралийцев.
«Почему бы и нет, — подумал я. — Я всю неделю слушаю такое, так чего теперь останавливаться?»
Мисс Гош оказалась худенькой и светлокожей, с острым носиком. Ее длинные черные волосы были стянуты на затылке в хвост, а из украшений она явно больше всего любила висячие серьги. На ней были белые широкие брюки, лиловая рубашка, а поверх — байкерская кожаная куртка с нашивками и штампами. Куртка была ей велика размеров на пять, не меньше. Похоже, мисс Гош замерзла и одолжила ее у кого-то.
— Я знаю, о чем вы думаете, — сказала она. — Каким образом эта милая индианочка оказалась в джазовом бизнесе?
Вообще-то я размышлял о том, где она могла добыть эту чертову куртку, а главное — позволяет ли ей религия носить кожу?
— Мои родители с головой погружены в джаз, — тем временем продолжала Тиста. — Они из Калькутты, а там на Парк-стрит находится знаменитый клуб «Тринка». Знаете, я даже побывала там — в прошлом сентябре, ездила на свадьбу. Теперь там все иначе, но раньше это была известнейшая джазовая площадка. Там они и познакомились. То есть не прошлогодние молодожены, а мои родители.
На куртке под левым лацканом красовался ряд аляповатых штампов — из тех, что можно сделать ручной печатью. Пока мисс Гош разглагольствовала о прогрессивных джазовых веяниях, процветавших в Индии в послевоенные годы, я незаметно пробежал по ним глазами. «РОК ПРОТИВ РАСИЗМА», «ЛИГА АНТИФАШИСТОВ», «ДА, Я НЕ ГОЛОСОВАЛ ЗА ТОРИ» — все эти слоганы появились в самом начале восьмидесятых. То есть чуть раньше, чем я.
Мисс Гош вдохновенно рассказывала о том, как Дюк Эллингтон выступал в «Зимнем дворце» — не в том, который в колыбели русской революции, а в отеле, который находится в Калькутте. Я решил, что пора вернуться к насущным вопросам. И спросил, известно ли ей о внезапных смертях джазменов, особенно случившихся во время или сразу после выступлений.
Мисс Гош устремила на меня долгий подозрительный взгляд.
— Вы что, разыгрываете меня? — наконец спросила она.
— Мы тщательно выясняем обстоятельства всех внезапных смертей музыкантов, — ответил я, — но это только подготовительная часть расследования. Все случаи выглядели так, словно музыканты погибли от нервного истощения либо от передозировки алкоголя или наркотиков. Вам не доводилось сталкиваться с чем-то подобным?
— Среди джазменов? — переспросила она. — Шутите? Да мы таких, у которых нет ни одной вредной привычки, в Союз не принимаем.
Сказав это, она рассмеялась, но увидев, что я не воспринял шутку, сразу посерьезнела.
— Неужели речь идет об убийствах?
— Пока неизвестно, — ответил я. — На данном этапе мы прорабатываем имеющуюся информацию.
— Так сразу я вряд ли кого вспомню, — проговорила она, — но, если вам нужно, завтра смогу просмотреть на эту тему свои документы.
— Вы нам очень поможете, — сказал я, протягивая ей визитку. — Пожалуйста, сделайте это по возможности скорее.
— Конечно, — пообещала она. — А не знаете, почему вон те парни так на вас глазеют?
Обернувшись, я увидел свой добровольный джазовый патруль: они наблюдали за мной, сидя под тентом и потягивая пиво. Макс помахал мне.
— Мисс, лучше не разговаривайте с ним, — крикнул Джеймс, — он же джазовый инспектор!
Я попрощался с мисс Гош, искренне надеясь, что она восприняла мою просьбу достаточно серьезно. Добровольный джазовый патруль, чтобы не быть передо мной в долгу, предложил угостить меня выпивкой.
— Что вы тут делаете? — спросил я.
— Где джаз, там и я, — ответил Джеймс.
— Мы сами должны были играть на этом фестивале, — добавил Дэниел. — Но без Сайреса…
— А пригласить кого-то другого?.. — спросил я.
— Невозможно, это значило бы опустить планку, — сказал Джеймс.
— Которая и так ниже некуда, — вставил Макс. — Ты-то ведь не играешь, верно?