Слушавшие подобные его речи (а их было немного, поскольку Ситон редко обсуждает свои теории с посторонними) убеждали себя в том, что он был или дурак, или сумасшедший – обычный вердикт для человека, который смеет вырваться из привычных рамок или выбирает оригинальную линию мышления и действий. Однако они заключают, что раз он был страшно беден и тем не менее отказывался от всякой возможности заработать, то его глупость или сумасшествие рано или поздно заставят его вернуться домой из-за сильной нужды, и тогда он или придёт к разумному обычному восприятию «вещей такими, как они есть», или его упрячут в психушку и вскоре позабудут. Таковым было здравое мнение тех, кто знал его лучше всех, когда произошёл значительный трепет в закрытых американских кругах, которые называют себя «высшими», когда богатейшая молодая дама в Штатах, Моргана Роял, вдруг решила познакомиться с ним и ввести его в свой круг в качестве «самого удивительного гения времени», «человека, чьи научные изыскания способны изменить весь облик земного шара» и прочие фантастически преувеличенные описания с её стороны, которые сам он резко отрицал и негодовал по их поводу. Пробежал слух об этих двоих, и большинство соглашалось, что если «сумасшедший» учёный готовился стать мужем женщины мультимиллионера, то впоследствии его не будут считать таким уж чудаком! Но ожидаемый роман не сложился, наступило постепенное «охлаждение» чувств у обоих, и хоть Роджер Ситон и продолжал частенько показываться с Морганой в её автомобиле, в её ложе в опере или на её приёмах, но уже гораздо реже, и многие другие мужчины получали более открытое поощрение и лесть; сама Моргана стала вести себя с ним так же безразлично, как и в самом начале. Когда впоследствии он внезапно исчез с общественной сцены, то его знакомые предположили, что он получил резкий отказ или, как они более резко выразились, «он проиграл»!

– Он упустил свой шанс! – сказали они, жалостливо покачивая головами. – И теперь он бедняк! Он будет зарабатывать себе на жизнь, годами продавая газеты на улицах!

Однако он так и не был замечен за этой работой, он просто повернулся ко всем спиной, включая и Моргану Роял, и, насколько знало «общество», просто исчез. В «хижине смертника» на одиноком склоне холма в Калифорнии он был счастлив, чувствуя освобождение от бесконечной скуки и благодарность за одиночество. У него было над чем поразмыслить и поработать – перенаселённые местности и приезжающие люди представлялись ему нудными и утомительными, и он решил, что природа – дикая природа уединённого и необитаемого уголка – лучше соответствует его умозрению и творческой направленности. И всё же, как и у всех людей, у него бывали свои странные, почти детские причуды, необъяснимые для него самого, нелогичные, почти достойные жалости и полностью идущие вразрез с его собственным образом мысли. Например, он придерживался мнения, что женщина для него не представляет интереса и вовсе его не привлекает, и всё же он заметил собственное недовольство, когда через два-три дня крайнего одиночества и когда он уже с нетерпением ждал прихода Манеллы с новой порцией молока, бывшего его главной пищей, вместо неё появился долговязый, рыжеволосый парень, который медленно брёл, в одной руке раскачивая бидон с молоком и неся наполовину съеденный кусок ананаса в другой руке.

– А-у-у-у! – позвал этот гость. – Вы ещё не умерли?

Вместо ответа Ситон вышел навстречу и, взяв бидон с молоком, сгрёб его за грязный воротник и хорошенько встряхнул.

– Нет, ещё не умер! – сказал он. – Ты, наглая маленькая обезьяна! Ты кто такой?

Мальчишка задёргался и сделал попытку вырваться.

– Я, я Джейк, меня зовут Джейк-ирландец! – задыхался он. – О, Дева Мария! Задыхаюсь! Я чищу ножи в «Плазе»…

– Я сейчас для тебя нож начищу! – заметил Ситон с угрожающим жестом. – Да, Джейк-ирландец, так и сделаю! Кто тебя прислал?

– Она прислала, о Пресвятая Дева! – и мальчишка снова начал рваться. – Мисс Сорисо – девушка по имени Манелла. Она велела передать, что сама слишком занята, чтобы прийти.

Ситон выпустил парня.

– Слишком занята! Ладно, ничего! – проговорил он медленно и унёс молоко в хижину, а затем вернул пустой бидон мальчишке. – Передай мисс Сорисо, что я понимаю! И что я рад слышать, что она так занята! Так, посмотрим, – он отсчитал несколько засаленных банкнот, – вот держи, этого хватит. И в следующий раз помни о манерах! Ясно? Тогда ты, возможно, сохранишь свою грязную рубашонку, а иначе, она разлетится на куски! Передай мой комплимент мисс Сорисо!

Рыжеволосый парень сначала разинул рот, а затем схватил бидон и умчался прочь.

Ситон проследил за ним взглядом с видом презрения и насмешки.

– Маленький уродливый дьяволёнок! И всё же он был создан Природой, как и прочие уродливые вещи, в спешке, я полагаю, за неимением времени на проработку деталей и художественную огранку. И эта глупая девчонка слишком «занята»! Как будто я не вижу, что это лишь её игра! Да она глаза отдала бы, чтобы только прийти! Прекрасные глазки у неё! Она думает отплатить мне за грубость, она знает, что дразнит меня и вынуждает захотеть её увидеть. Она права – я раздразнён! И хочу её видеть!

Стояла середина утра, и солнце горело на склоне холма, словно палящее дыхание вулкана. Он возвратился в хижину – это было тёмное, прохладное, маленькое жильё, вполне удобное для одного обитателя. В одном углу стояла раскладушка, имелось два плетёных кресла, способных легко трансформироваться в длинные кушетки при необходимости. Добротный стол занимал середину гостиной, а на нём разместилась колба из прозрачного стекла, наполненная на первый взгляд чистой водой, но при ближайшем рассмотрении в ней угадывалось нечто совершенно иного качества. В отличие от воды, эта жидкость никогда не находилась в состоянии покоя – какое-то внутреннее бурление непрестанно побуждало её волноваться и сверкать, испуская тонкие вспышки, словно мельчайшие бриллиантовые осколки стремились сбежать наружу, в то время как она создавала вокруг себя атмосферу чрезвычайной прохлады и будто ледяной свежести. Ситон лениво уселся в одно плетёное кресло у широкого окна, откуда открывался вид на отдалённые горы и блестевшее вдалеке море.

– Я раздражён теперь и желаю её видеть, – повторил он вслух. – А почему? Отчего я раздражён? И зачем хочу её видеть? Разум не даёт ответа! Будь она здесь, она бы наскучила мне до смерти. Я ничего не могу поделать. Она бы стала задавать вопросы, и если я на них ответил бы, то она бы не поняла – она слишком глупа. У неё нет понимания иных вещей, кроме простой примитивной чувственности. А если бы на её месте была Моргана…

Он прервал свой монолог и вздрогнул, как ужаленный. Какое-то неуловимое влияние распространилось над ним, как душистый туман благовоний, он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Что это была за скрытая, вкрадчивая магнетическая сила, что невидимою рукою коснулась его мозга и подтолкнула его память, заставив увидеть перед глазами маленькую эльфийскую фигуру в белых одеждах и с толстым узлом вьющихся золотых волос в блеске лунного света? На секунду он утратил своё обычное железное самообладание и позволил себе отдаться потоку белой мечты. Он припомнил свою первую встречу с Морганой – случайную, а не запланированную, – в огромной лаборатории выдающегося учёного; он принял её за молодую студентку, пытавшуюся овладеть азами химии, и был поражён и не поверил, когда выдающийся учёный сам представил её, как «одну из самых блестящих теоретиков в области будущего применения радиационной активности». Такая рекомендация выглядела полностью абсурдной в применении к маленькой красивой девушке с молящим взглядом голубых глаз и золотыми волосами! Они ушли из лаборатории вдвоём, шагая некоторое время рядом, очарованные совместной беседой; потом, когда последовало более тесное знакомство и он узнал о её истинном положении в обществе и о том влиянии, которым она пользовалась, имея огромное состояние, он сразу же отстранился от неё настолько далеко, насколько это было возможно, отрицая предположения о каких-либо корыстных мотивах его дружбы. Однако она так нежно упрекала его в этом и соблазняла его – да! – он клялся сам себе в этом; она соблазняла его тысячами способов, а главным образом, своей потрясающей «смекалкой» в тех научных проблемах, в которых он был заинтересован и которые ставили его в тупик, но которые она, казалось, умела играючи распутать, словно клубок ниток. Её ясный, острый ум и логическая точность аргументов вначале удивляли его до неописуемого восхищения, напоминая ему размышления известного физиолога о том, что «изначально женщина жила в другом мире, отдельном от мужчины. Сформированная из более тонких фибр и, следовательно, более тонких химических атомов, она находится в контакте с более глубокими уровнями бытия, чувственности и мышления. Она безраздельно владеет кодом Жизни». Позже восхищение уступило место обычному чувству мужской обиды на женский ум, и некий разгоравшийся гнев и противоречие заняли место прежнего рыцарства и почти нежного удовольствия от общества её исключительного гения и одарённости. И вот настал один вечер – отчего он думал теперь обо всём этом, удивлялся он? И вот, после блестящего летнего бала, проходившего в прекрасной резиденции знаменитой светской леди Лонг Айленда, он увёл Моргану в сады, что спускались к морю, и они прогуливались вместе, почти никем не замеченные, внизу на побережье, под светом луны и при звуках волн Атлантики, завёртывавшихся в маленькие изящные гребешки кружевной пены, что разбивались, бормоча, у их ног; и он, неожиданно повернувшись к своей спутнице, был поражён очарованием её взгляда, когда она стояла вся в белом парящем бальном платье, с бриллиантами в волосах и на груди; поражён всепобеждающей вспышкой страсти, которая сжигала его душу, как пустыню выжигает горячее дыхание солнца, и, уступив её силе, он заключил маленькую, прекрасную, сказочную девушку в свои объятия и бешено целовал её губы, глаза и волосы. А она – она не сопротивлялась. Затем так же быстро он выпустил её и стоял перед ней с чувством странного сопротивления.