Но захваченный излюбленной темой Димон не заметил сарказма и, всё более увлекаясь, продолжал живописать горести и радости многотрудной спортивной жизни:

– Но меня это не пугает. Я уже привык. И я не могу без спорта! Для меня это смысл жизни… И, что ни говори, я уже кое-чего добился, чего-то достиг. Мне есть чем похвастаться. Сколько уже лет я главная гордость школы, на доске почёта моя физиономия. Директриса, бывало, как увидит меня, аж сияет и пару раз чуть не задушила в объятиях. Хотя я и не учился практически, ты ж знаешь… И тренер не нарадуется на меня. Говорит: если б, Дмитрий, все относились к делу, как ты, наша сборная давно б уже на олимпийских играх выступала… Хотя чем чёрт не шутит, – он устремил взгляд вдаль, и на его лице появилось мечтательное выражение, – может быть, когда-нибудь… И, возможно, в не таком уж далёком будущем…

Подсев на своего любимого конька, Димон долго ещё с упоением распространялся о своих бесчисленных достоинствах, спортивных и не только достижениях и амбициозных планах на будущее, рисовавшихся ему в смутной розоватой дымке, похожей на ту, что застыла в тот момент на краю залитого золотистой солнечной пылью небосклона. Но Андрей, слышавший эти однообразные и несколько наивные самовосхваления не один раз, пропускал их мимо ушей, вновь, после довольно значительной паузы, задумавшись о своём и рассеянно озираясь кругом.

Окружающий пейзаж тем временем заметно изменился. Частный сектор сменили окраинные микрорайоны – однотипные серовато-белесые высотки, выстроившиеся в несколько тесных рядов и будто подпиравшие друг друга. Между ними, вокруг них, у их подножия угадывались многочисленные более приземистые строения – магазины, школы, детские сады, – возле которых двигались автомобили и сновали мелкие, едва различимые человеческие фигурки. А чуть поодаль виднелись хаотично нагромождённые промышленные сооружения чёрного и металлического оттенков, над которыми возвышались, устремляясь в небо, две гигантские трубы, увенчанные длинными, понемногу расширявшимися и растекавшимися в вышине шапками грязно-бурого дыма, безобразно и отталкивающе выглядевшими на ясном голубом небосводе. Город жил, или, вернее, пытался жить, своей обычной каждодневной жизнью, будто не замечая повисшего над ним огромного пламенеющего светила, казалось, непонятно почему ополчившегося против этой жизни и всерьёз вознамерившегося извести её.

Созерцать придавленный, истерзанный безмерной жарой город было не слишком приятно, и Андрей перевёл взгляд на противоположный берег, являвший собой совершенно иную картину. Там не было зданий, предприятий, машин, людей, не было духоты и дыма, шума и суеты. Там было царство девственной, нетронутой природы. Бескрайние, убегавшие в необозримую даль зелёные поля, испещрённые островками буйно разросшегося кустарника и невысокими деревцами – берёзами, ивами, ольхами, – стоявшими то поодиночке, то небольшими группками. И где-то совсем уж далеко, образуя тонкую, чуть размытую расстоянием грань между небом и землёй, протянулся длинной чёрной каймой лес, над которым тут и там змеились едва уловимые беловатые дымки.

Весь этот громадный, беспредельный простор тоже опалялся жгучими солнечными лучами, однако тут изнурительный зной не ощущался так явственно и нестерпимо, как в городе, среди раскалённого кирпича и металла, оплавленного асфальта и задыхающихся людей. Тут живая, не одетая в камень земля и покрывавшая её обильная густая растительность, пропитанные и напоённые речными водами, поглощали жар солнца, вбирали его, растворяли в себе. И потому здесь, несмотря на адскую жару, жизнь кипела, бурлила и переливалась всеми оттенками. Зелень была яркой, насыщенной, сочной, она занимала практически всё видимое пространство, раскинувшись на нём пышным цветущим ковром. Поля пестрели всевозможными цветами, над ними носились мириады насекомых, в траве немолчно трещали цикады, в воздухе с хриплыми криками кружили чайки. Андрею показалось даже, что чуть поодаль от берега по полю пронёсся заяц, молниеносно промелькнув серым круглым пятном на зелёном фоне и тут же исчезнув в кустах.

Взгляд отдыхал, погружаясь в эти безбрежные, исполненные жизни и цветения просторы, составлявшие такой разительный контраст с тем, что было на другом, городском, берегу. Андрей смотрел туда не отрываясь, и мысли его, следуя за взглядами и опережая их, уносились всё дальше, к образовывавшей линию горизонта продолговатой полоске леса, окаймлявшей весь окрестный пейзаж тёмной траурной лентой, обрамлённой кое-где лёгкими прозрачными облачками.

И снова, после некоторого перерыва, он увидел её. Её образ вновь, как и неоднократно до этого, явился из ниоткуда, из тайных уголков его сознания, где она, поселившись там несколько дней назад, осталась, казалось, навсегда, время от времени вырываясь наружу и всякий раз напоминая ему о себе, внося в его душу волнение и смуту именно в тот момент, когда он вроде бы успокаивался и отвлекался. Она как будто не желала, чтобы он забывал о ней, думал о чём-то или ком-то другом, расслаблялся и уклонялся в сторону. Она ревниво следила за его мыслями, чувствами, настроениями, отмечая малейшие перепады и колебания в них и умело влияя на них. И как только замечала, что он ускользает из-под её власти, меньше думает о ней или не думает вовсе, она являлась ему.

И это действовало безотказно. Едва лишь увидя внутренним взором её облик – как всегда, отчётливый, зримый, живой, каждую чёрточку которого он мог разглядеть и изучить во всех подробностях, настолько они врезались в его память, – он полностью, безусловно, без остатка оказывался под её обаянием, видел только её, любовался, восхищался, бредил только ею, забывая обо всём вокруг, выпадая из реальности, уже мало что соображая и замечая и не реагируя на посторонние явления, не имевшие отношения к тому главному, важному, сокровенному, что жило, пульсировало, клокотало в нём, до поры до времени скрытое и потаённое, но в любой момент грозившее прорваться вовне и сделать всё переживаемое им открытым и явным…

Но реальность неожиданно и резко напомнила о себе. Лодку вдруг сильно тряхнуло, и она, упёршись во что-то твёрдое, словно напоровшись на риф, продвинулась ещё немного и остановилась, лишь чуть колеблемая набегавшими волнами. Андрей и Димон, очнувшись каждый от своих дум, удивлённо огляделись. И увидели, что их никем не управлявшееся, плывшее по воле течения судёнышко село на мель, уткнувшись носом в маленький продолговатый, не более пяти метров в длину и полутора в ширину, островок, или, вернее, отмель, образовавшуюся в самом центре реки в результате серьёзного её обмеления после многодневной жары. Такие островки, представлявшие собой поднявшиеся на поверхность, высушенные солнцем и порой уже успевшие покрыться чахлой порослью возвышенные участки дна, приятели в ходе своего путешествия встречали не раз, но все попадавшиеся им до этого они