Глаша, мне кажется, я смотрю сериал с тобой, каждый день по 30 минут – что ж, хотя бы так. Ты звони мне почаще, ладно? Можно два раза в день, я не против. Рассказывай даже самые мелкие новости. У нас вот пообещали снегопад.

Это она говорит поздним воскресным вечером. И обрушивается новая неделя пустоты.

И вновь, не первый раз уже, так же, как дровосеки, откуда-то извне и помимо нее поднимается вопрос – из этой ли сырой оттепельной ночи? И жжет надоедливо: что, лучше бы она умерла, да? Так было б честнее?

Не лучше. Сгинь.

4.

Оставалось одно: испечь что-нибудь. Как раз обвалилось второе воскресенье без, ровно неделя и четыре дня прошли после ее отъезда.

Это ведь еще Глаша купила изюм и орехи, чтобы сделать их любимую коврижку, так и не дошли руки, чем-то занимались другим – торговые центры, громадные длинные залы, любимые магазины, и Глашенька в зеркалах – чуть полноватая, крупная, в глазах – мольба: похвали меня, обними меня, мама, укрепи. Она обнимала, бормотала растерянно. Ну, куда, зачем ты едешь? Детка моя.

И Вера зовет на кухню Тиму. Он согласен, он рад. Вытряхивает из шуршащего пакета формочки. Олень, корова, елочка, ангелок – когда-то Максим привез из командировки.

Но из каждой формочки выпрыгивает Глашин смех.

Как же они смеялись! хохотали до боли под ребрами, до счастливых всхлипов и слез.

Вера была классическая неумеха, читая в рецепте «раскатайте тесто в 5–8 мм», гнала дочку за линейкой – измерить высоту раската, и вечно что-то они забывали положить, то масло, то разрыхлитель, но сладки были те упругие кексы, рассыпавшиеся печенья, осевшие жидкие торты. Вот чего не хватает больше всего, думает Вера, вот чего: эха Глашиного смеха, засмеешься – Глаша тут же подхватит, и будут смеяться вдвоем, как полные идиотки, как самые закадычные подружки. Над совершенно не смешной для непосвященного ерундой.

Она велит Тиме достать большую миску, как всегда, не может найти скалку. Она никогда не знает, что где у них на кухне лежит. Для этого нужна была Глаша: вот тут в первом ящике, мам – и озорной зырк!

Когда сын, наконец, находит скалку, она понимает, что скалка им не нужна. Он вообще все делает не так. Мы же не печенье будем делать – пирог! При чем тут формочки, при чем тут скалка? Старательный мальчик, пытается угодить, доволен и горд, что его позвали, почти ликует. Вынимает из холодильника пять яиц, разбивает в миску. Победно вскидывает венчик. Но сердце окаменело. Он не Глаша. С ним не смешно. Хорошо хоть маленький и еще нескоро уедет. Лет с десяток протянут вместе: да здравствуют поздние дети! Еще из безусловных достоинств у Тимы стриженая голова, можно тыкаться губами в теплый затылок. И Тима обожает кролика, прыгает с ним и хохочет, как малыш, хотя не такой уж он малыш – второклассник. Вот и сейчас, пока они замешивали тесто, взбивали яйца, он несколько раз всхохотнул. Необычно. Дико. Наконец тесто готово, противень засыпан грецкими орехами и изюмом, тесто Тима аккуратно заливает сверху, но Вера никак не может зажечь духовку. Тима опять гогочет.

– Что за странный смех? – интересуется она мимоходом и с легким раздражением. – Почему ты все время так ненатурально смеешься?

– Ты же сама сказала сегодня: как хорошо было с Глашей смеяться…

Любимый мальчик. Не ведает, как, увы, и многие, как и все, кто пытаясь утешить, говорит «хорошо, еще младшенький у тебя остался!»: заменимых нет.

Газ, наконец, зажегся, на кухне сейчас же теплеет. Будущий пирог водворен в духовку, Тима заботливо заводит таймер.

– На тридцать минут, нормально, мам?

Вера задумчиво кивает и вдруг внимательно смотрит на сына.

– Скажи, пожалуйста, что бы ты сделал с лилипутами-дровосеками, которых надо куда-то деть … Чтобы не приставали?

– Много их? – уточняет Тима.

Он раскраснелся от всей этой возни, глаза блестят и устали, мальчику пора спать.

– Человечков пятнадцать – двадцать.

Сын задумывается.

– Как насчет дирижабля? Я усадил бы их в дирижабль! И отправил.

Тимоша. Как она сама не догадалась. Конечно.

5.

Но вот сын и в кровати, уложен и вял, сейчас заснет, из их с Максом комнаты раздается гуль-гуль скайпа. Глаша? Но ей как будто еще рано?

– Мама? Ты хотела больших и маленьких новостей? У нас умерла девочка. Вчера поздним вечером. Подробности неизвестны, я только видела, что вчера после ужина возле общаги стояла скорая, и… вот.

– Что это? Самоубийство? – бормочет Вера.

– Никто ничего не говорит. Просто умерла. Все, я должна бежать, у нас сейчас лекция.

Через пять минут Вера, как член Общества родителей, членом которого она стала автоматически, получает на почту длинное письмо от декана колледжа о том же самом. Глубокие соболезнования семье, искренне скорбим. Джиги – так ее все звали, полное имя Пейджи – третьекурсница, занималась вокалом, любила спорт, специализировалась по религии и психологии. Вот где собака зарыта, думает Вера, – религия, психология… Ох, неспроста эта смерть! Но и в письме декана ни слова о причинах. Зато множество других полезных сведений: ваши дети уже получили информацию о том, что они могут записаться на групповые или индивидуальные консультации в службу психологической поддержки, с 10 до 17, по телефону… В другие часы можно позвонить в 24-часовую психологическую помощь, по телефону… Кроме того, ваши дети смогут обратиться за дополнительной поддержкой: далее следовали телефоны декана колледжа, центра религиозной и духовной жизни колледжа, центра медицинской помощи, проекта помощи алко– и наркозависимым, полиции колледжа, руководителя этажа общежития, в котором жила Джиги.

Вера смотрит на телефоны, сноски. Какая надежная ограда – ваши дети защищены, вот забор телефонов, нет, стена. Или это иллюзия?

Тем временем поминальная бюрократическая машина набирает обороты. В ящик падает новое письмо, уже не от декана, а ее заместителя: вы можете выразить соболезнование семье Джиги Вонтен, поддержав семью подарками или цветами – по следующему адресу. Вера кликает – открывается окошко, можно пожертвовать любую сумму, заказать венок, цветы или любой другой подарок (в каком, боже мой, смысле? Какой «другой подарок» нужен мертвой девочке?), все это доставят по указанному адресу…

Она закрывает письмо, Глашка больше не звонит, и засыпает.

Утром Вера ныряет в новый морозный день, одевает Тиму получше, самый теплый свитер, варежки с мехом, отвозит в школу и погружается в договоры, иски, склоки и отложенные судебные заседания. На работе она забывается, отвлекается от мыслей о Глаше, слишком много писем, звонков, кто-то благодарит, кто-то требует и недоволен, таких, как обычно, заметно больше; вечером Вера обнаруживает на рабочей почте непонятное письмо, кажется, частное, явный неотфильтрованный спам, хочет стереть его, не читая, но имя, имя отправителя, останавливает ее. Письмо от Alexey Rozhnov.