С этими словами Большой Оп бежит к выстроившимся в ряд мусорным бакам.

– Глядите, спиногрызы! Это называется задворки – место, где исполняются все мечты!

Антонио и Амлету задворки кажутся очень страшными. В щелях светятся крысиные глаза, за стенами слышны голоса чудищ. Братцы суют нос в приоткрытую дверь и видят огненный стол, на котором, кажется, жарят каких-то зверей. И все же братцы берут себя в руки. Пути назад нет.

Большой Оп движется все быстрее, и поспевать за его вихляющей походкой становится нелегко. Впрочем, вскоре он издает радостный крик и останавливается. Из высокого каменного сооружения впереди льется громкая музыка. Амлет и Антонио слышат топот ног и хлопанье: это люди. Большой Оп тычет вверх, в приделанную к кирпичной стене металлическую лестницу:

– Полезли на крышу.

Антонио и Амлет только и могут, что вытаращить глаза. Металлическая лестница не доходит до земли. Край ее висит очень высоко, гораздо выше, чем может достать опоссум, как бы велик он ни был.

– Но как… – шепчет Амлет.

Большой Оп с каждым мгновением воодушевляется все сильнее.

– За мной!

Неподалеку от лестницы стоит старый мусорный бак. Почти не дыша от восторга, Большой Оп влезает вверх по стенке и зовет сыновей за собой. Добравшись до края бака (Антонио и Амлет видят горы банок, бутылок и объедков), отец указывает на нижнюю ступеньку лестницы:

– А вот это у нас называется прыжок в неизвестность. Нужно встать на край, подпрыгнуть и уцепиться за ступеньку. Ничего, справитесь. Не бойтесь. Представьте себе, что летите!

– Н-но мы же не птички, – заикается от страха Антонио. – Опоссумы не летают!

Большой Оп сердито сопит.

– Тогда представьте, что падаете.

И, ничего больше не объясняя, он с криком «Вперед!» подпрыгивает вверх. На полет это ничуть не похоже.

На нижнюю ступеньку лестницы Большой Оп приземляется с громким стуком и встает, пошатываясь. У него кружится голова. Но это ничуть не убавляет его энтузиазма. Он кричит:

– Давай, братва! Прыгаем не глядя!

Сказать, что Антонио и Амлет до смерти напуганы, – значит ничего не сказать. Они умирают от ужаса. Но делать нечего. Антонио поворачивается к Амлету:

– Давай вместе!

Они берутся за лапы, закрывают глаза и прыгают.

Амлет вопит.

Антонио не издает ни звука.

Приземляются оба точнехонько на голову Большому Опу. Им-то повезло, а вот толстяку приходится нелегко. Он ворчит, едва ворочая языком:

– Вы из меня чуть дух не вышибли!

Антонио и Амлету очень стыдно. Впрочем, у Большого Опа есть прекрасное качество (которое братья уже научились ценить): настроение у него меняется очень быстро. Вот он уже вскочил на ноги и раздает команды, и братцы вслед за ним лезут по металлической лестнице наверх, на крышу.

– Знаешь, Большой Оп, ты величайший артист своего времени, – искренне говорит Антонио.

Но Большой Оп то ли не слышит, то ли не подает виду.

Чем выше они лезут, тем громче становится музыка. У самой крыши Большой Оп жестом приказывает им пригнуться.

– Значит, так: сидите здесь и не высовывайтесь, а я разведаю обстановку. Вдруг ваша мама не обрадуется, что вы пришли. Здесь только для взрослых опоссумов – ну и еще для некоторых четвероногих, которых можно терпеть.

– Но ведь мы уже самостоятельные, – уверяет Амлет. – Разве самостоятельные – не значит взрослые?

Но одного взгляда Большого Опа достаточно, чтобы Антонио и Амлет замолкли и всем телом приникли к ступеньке.

Кажется, сейчас Большой Оп думает вовсе не о спасении Апельсинки. Пальцы у него подрагивают, хвост постукивает по металлу, и прежде, чем перепрыгнуть через невысокую ограду на крышу, он кричит:

– Обожаю ночную жизнь! Обожаю зажигать!

Антонио и Амлет не могут удержаться и привстают, чтобы видеть происходящее. А посмотреть есть на что! Перед ними огромное прямоугольное пространство, освещенное мигающим фонарем, по цвету точно как зеленая бутылка. В лучах плывущей по небу луны пляшут звери. Из угла взирает на танцы одноглазый кот, на пересекающихся над крышей проводах висят, покачиваясь в такт музыке, летучие мыши. Еще выше пляшут мотыльки и бесчисленное множество светлячков – они подчиняются тому же ритму.

Большой Оп пробирается сквозь колышущуюся толпу. Он дружески машет коту, и тот мяукает в ответ. Взмахом лапы приветствует енота, который чистит арахис в углу. А вот и толпа опоссумов – но, как только отец оказывается рядом с ними, музыка меняется, и глаза у Большого Опа становятся большие и безумные. Он вспрыгивает на большой металлический ящик и оказывается выше всех в толпе.

Антонио и Амлет смотрят на происходящее в полном восторге. Большой Оп высоко задирает подбородок и поет, обращаясь к луне (и к еноту, который шуршит в уголке арахисом). Опоссум стоит на задних лапах и раскачивается туда-сюда, а хвост словно сам по себе ритмично стучит по сцене. О да, Большой Оп – певец хоть куда.

Антонио и Амлет вглядываются в толпу. Под пение Большого Опа она расступается, и на открытом месте остается один-единственный опоссум. Он – нет, она – гибко извивается и кружится в танце. Другие опоссумы перестают плясать, хлопают в такт и визжат от восторга, а плясунья вдруг поворачивается, так что Антонио и Амлет прекрасно ее видят. И понимают: эта плясунья, что оказалась в самом сердце толпы и кружится, кружится, скользит, привлекая к себе взоры, – не кто иной, как МАМА!

Разинув рты, вытаращив глаза, Антонио и Амлет смотрят из своего укрытия на толпу. Отец поет, мама танцует. Неизвестно, что удивительней.

Да кто же они такие?

И тут музыка, доносящаяся из логова чудищ, снова меняет ритм и становится громче.

Толпа взрывается радостными криками. Большой Оп кричит:

– Это наша песня!

С этими словами он спрыгивает с ящика, пробивается сквозь толпу, хватает маму за талию и кричит:

– Конга!

Похоже, все присутствующие прекрасно знают, что такое конга.

Первой становится мама. За ней – Большой Оп, за ним – кто-то еще, и в конце концов все опоссумы выстраиваются в длинный ряд, друг за другом. Они дружно делают три шага вперед, а на четвертый такт выкидывают в сторону заднюю лапу.

Светлячки в небе жужжат так громко, что кажется, будто ток звенит в проводах. Когда опоссумы выбрасывают в сторону лапу, светлячки вспыхивают ярким желто-зеленым светом и вскидывают вверх, к луне, три ножки из шести.