class="p1">– Да пожалста, да всё для вас, всамделишно. – Пантелеймониха сложила мастистые руки на груди, не переставая палить в гостей злобным взглядом. Предслава осталась в машине. Игорь Петрович неловко потоптался в прихожей, но дальше заходить не стал. А Михаил Степаныч сноровистой походкой пошёл по дому, простукивая шкафы и полости, как в захудалых сериалах про ментов…

– Птицефабрику – да, говорила, что собираю-с открыть. Но это ж так, забавка-мавка.

– Не вовремя ты её открыть решила, Аня, – огрызнулся участковый, выдвигая ящик комода. Игорь Петрович чувствовал себя неуютно. Особенно оттого, что у Михаила Степаныча не было прав лазать тут, но Пантелеймонихе лучше было не знать о том.

– Вы бы лучше другим занялись, – свирепствовала хозяйка. – Тут и без ваших кур хулиганств хватает. Вон, вчера захожу к образам, а там и Дева Мария, и Чудотворец, и Григорий, мои родные, всамделишно, завешаны каким-то вандальным плакатом из школы! Чур меня! Ну, кто такое выдумать, всамделишно, мог?!

– Это какой такой плакат? – заинтересовался Игорь.

– Идём, – буркнула женщина, и повела за собой, в светелку. Там, как в истинной комнатке Бабы Яги, стояли недоконченное веретено, нелакированная деревянная скрыня у стены, а в углу – образа святым. Пантелеймониха прошла к сундуку, достала свёрнутый папирус из полинявшей совдеповской бумаги.

– Вот, представь это поверх моих угодников.

Игорь Петрович развернул плакат и тут же пожелал свернуть обратно. Ни одной догадки, зато много невысказанных вопросов повисло в воздухе. Такие плакаты видал он в школе на стенах. Частенько даже рассматривал их, когда заезжал за Василисой.

На плакате Пантелеймонихи мальчишка показывал на надпись «Спирт» с перечеркнутой «и» и вместо неё написанной «о». «С буквой О – сила, с буквой И – могила» – располагался внизу девиз. Известнейшая заповедь своего времени.

– Вот те на, – ахнул председатель. – А чего сразу не сказала? Чего медлила и Христа поминала? Думала, это малевание на вандала укажет?

– А кто мне поверит в такую дичь, всамделишно? Ничего не вынесли, и пальцем золота, монет не тронули, а такую штуку учудили. И прямо на образа повесили, ироды!

– Пришла бы ко мне, чем сейчас в это носом тыкать, когда тут такое творится. – Игорь Петрович выдохнул, напряжённо сворачивая плакат.

– Ну, приехали, в самом деле. Теперь я ещё и виноватая во всём… – Пантелеймониха раненной птахой опустилась на табурет. – А то, что честным трудом наживала, зла никому не желала, это ничего, это якобы все так делают.

– Честным трудом… – повторил Игорь, усмехаясь. А ведь ей всё нажитое от брата, бывшего колхозника-работяги, досталось. А сама жила с мужем, который из себя – не чета ни миру, ни людям, неприжитый дух с того света.

– Пойдём-ка, – явился участковый. – Здесь ловить нечего. Реально на живца придётся ловить.

– Ты загоди чуток. – Игорь Петрович передал сверток. – Курощупы, видать, и здесь побывали. Угрозу оставили.

– В самом деле, угрозу? – очнулась Пантелеймониха.

Игорь Петрович сжал кулаки. Нервы у него расшатались – ни черту, ни святому в упрёк.

– Рассказывайте, Анна Пантелеймоновна, все Михаилу Степановичу. А я пока снаружи обожду, – он церемонно откланялся и бесцеремонно устремился к выходу.

А ведь ещё день назад он сидел тут с соседями, попивал домашний магарыч, думая, что неплохо устроился в жизни, забыв о мелочных строителях и надуманных невзгодах…

Предслава ждала у калитки.

– Дядя Игорь! – Малютка зябко трепетала от речной низинной прохлады, но не выпускала из рук клубок, похожий на детскую игрушку – завсегдатая старых чёрно-белых фотографий. Одна нитка свисла так низко, что касалась земли.

– Тут что-то совсем странное! – то ли с испугом, то ли с восхищением воскликнула Предслава. – Идёмте к курятнику.

Игорь Петрович расслышал куриное квохтанье и шелест крыльев. Вымытая, с подровнёнными ладными досками, курятня стояла во дворе около стола для гостей.

За домом под общее, почти хоровое квохтанье и бормотанье несушки строевым маршем выходили из курятника и, шагая через баз, не трогая гусей, не щипая травы, не обращая ни на что внимания, покидали двор через маленький лаз в изгороди, дальше уходили вверх по изволоку, вглубь деревни.

– Это ещё что такое?.. – в беспамятстве разинул рот Игорь Петрович.

– Кур, видимо, и не крали. Они сами вышли, – деловито заключила Предслава.

– Надо за ними! – забыв о машине, участковом, Пантелеймонихе, Игорь Петрович поспешил за стайкой семенящих птиц. Предслава со своим драгоценным клубочком – вслед.

Он и не успел подумать, насколько неправдоподобно и абсурдно всё это, когда они очутились у изголовья тропы, ведшей к церкви. Меж столбов, напоминавших о выломанных воротах, начиналась «паломническая» тропа к церкви. Точно посреди тропы был выставлен уже знакомый идол. А около него в три круга уселись несушки, которых якобы успели поворовать. Или которые сами себя умыкнули.

Смердело какой-то страшной мистикой. А Игорь Петрович не любил мистику, ох, как не любил! Зато Василиса разгадывала мистические загадки, покрытые мраком времени, как алгебраические задачки – на раз-два! Её ум пригодился бы сейчас.

– Это что?.. Это как?.. – задыхался Игорь Петрович.

– Вы тоже, председатель, за золотом? – усмехнулся Олежка Смирный, моложоватый хлюст и гуляка. – Поздновато. Тут уж очередь на золото-то.

– Какое еще… золото?

– Как? А вот. – Олежка указал на Раздобрейко. Тот стоял у обочины дороги, весь в орепьях и пробовал на зуб что-то золотое. Золотое яйцо…

– Это кто устроил? Это кто разрешил? – ярился Игорь Петрович. – Это как?

Одна из куриц в ближайшем кругу довольно заквохтала, хвастаясь высиженным яйцом. Золотым яйцом… Ей завторила вторая. И третья. В желтом закате сверкали яйца ярко и упоительно.

В один момент все курицы заголосили. Хор их, стройный и зыбкий, струёй понесся по Тупикам. И как только они запели (истинно запели, высоким «а-а»), солнце начало садиться за золотой купол монастыря. Сизая тень мрака укрыла деревню. Лишь идол остался. Высокий и непоколебимый, как суровый начальник-вояка. Как начало и конец всему.

Раздобрейко, кинув проверенное яйцо в корзинку, приблизился к наружному кругу несушек. Только Яшка быстро преградил ему дорогу.

– Не сметь! Нехай своё дело сделают! – голос его хлестал словно бич. Раздобрейко отшатнулся, как от огня, и удручённо присел на обочину. Прямо в репейник.

– Себе всё решил захапать, а, Яшка? – усмехался Олежка. Яшка и не посмотрел даже. В руках у него был тонкий, гибкий прутик и, словно страж, с этим прутиком он обходил куриц. Какой такой магией Яшка завлек их? Прямо как крысолов в той старинной немецкой сказке…

«Динь-дон», – послышалось Игорю Петровичу. Он схватился за голову, не веря происходящему. Не зная, где правда, где ложь. Пошатнулся на некрепких ногах и шмякнулся наземь.

Предслава быстро схватила его