не сразу, только когда в голове прояснилось. А подойдя, встретился с крупным, агатовым хрусталиком мёртвого глаза. Ни обвинения, ни страха или ненависти не было в выражении этого глаза. Не было ничего, и Яша сам не понимал, как такое возможно. Должен же зверёк думать о чем-то перед смертью. Но сколько ни искал чувство или эмоцию в бездонной застывшей радужке, так и не нашел.

Небо громыхнуло, словно сбрасывая непосильный груз, воздух приподнялся, точно вдыхаемый ноздрями богов. Забарабанили листья, прогибаясь под дождём. Купы деревьев приобрели серо-грозовой цвет, а земля почернела.

Стало так темно и душно, что Яше подурнело, а перед глазами помутнело. Ему захотелось рыдать навзрыд. Расстегивая куртку у горла, он закрыл ладонью глаза и попытался отдышаться.

Как-то у них с батькой вышел интересный разговор. Богдан Степанович выложил два синеньких25: один побольше, налитый соком и спелостью, другой – поменьше, щуплый и куцый.

– Глядь, – объяснял батька, – один рос на грядке, которую поливали дюже щедро, с коханием. Другой рос на грядке, которую не поили водицей. Вот и вымахали синеньки такие неодинаковые. Представь. То, на какой грядке, будет расти и поливаться синенький, зависит от высшей силы, которая его туда посадит.

– От Бога?

– Нет, от тех, кто ставит себя выше Бога. От чинушей, которые себе берут грядку получше, а тебе оставляют похуже. Шо ты будешь делать?

– Я отберу у них грядку. Заберу деньги. У меня на грядку с хорошим поливом такое же право, как у них.– Яша ожидал услышать похвалу, но нет:

– Тогда ты просто займешь их место. Ты ведь заберешь грядку только для себя. А таких, как ты, море и ещё больше, которые растут на плохой грядке.

– А это уже их дело. Если хватит ума и сил, могут так же прийти и забрать.

– Тогда они решат, шо ты ничем не лучше этих чинушей, и отберут грядку уже у тебя. Видишь ли, на какой бы грядке ты ни рос, в итоге у тебя всё равно есть выбор – как расти дальше и чем себя удобрять. Не всё в этой жизни зависит только от грядки и хорошего полива. В конце концов, ты не просто синенький. А пока будешь верить, что ты только синенький, а не садовод, то будешь верить и в своё бессилие, будешь ждать, пока тебя удобрят те, кто посильнее.

Затем батька отвел Яшу в лес. Поход был долгим и утомительным. Но именно там отец показал, что такое – выращивать себя самого. Для этого нужно находить лазейки и искать пропитание. Для этого нужно убивать. И не бояться быть убитым. Боялся ли Богдан Степаныч, когда кгбшники пришли за ним, и никакой ИЖ-26 не смог спасти?..

– Панна, – прошептал Яша тихо, чтобы слышало только сердце.

Так и оставил зайца придавленным бревном самолова. Наверное, прошло минут пять или десять, потому что когда он оказался у реки, дождь дребезжал, как бешенный.

Река превратилась в расплавленный свинец – такой полновесной казалась. Потому легче было бросать ружье – от осознания, что оно тут же провалится под весом воды. Зачем выбросил ружьё, он сам не знал, но стало намного легче.

– Василиса! – бестолково перекрикивая дождь, Яша ловил капли раскрытыми ладонями. Стихия отвечала тем же размеренно-ликующим ритмом, а лес вторил дотошным молчанием. Яша всё лелеял надежду получить какой-никакой знак, как с Гвидоном. А дальше снова нащупать цель, смысл и направление в жизни.

Он уже промок насквозь, но уходить не хотел. Сел, прислонившись к волглой коре ивы. Её тонкие пальцы-листья приятно ласкали лицо, и Яша надеялся уснуть прямо здесь. В женских успокоительных объятиях.

Но и глаз не успел сомкнуть. Белый свет потребовал к себе. Жгучий и звенящий свет, наэлектризованный. Шаровая молния плясала над рекой. Красивая смерть – погибнуть от молнии?

Яша не смог додумать, шар несся прямо на него. Медленно, как лось, набирающий скорость. Может, это быть лось? Но по размерам, шар был меньше, скорее с пол-Яши ростом. Свет, густой, почти ощутимый, менял оттенок с бесцветного – на белый – на небесный – на алый. Его будто просвечивало изнутри. Будто внутри света был еще свет.

Яша забыл, как дышать, как мигать, как двигаться. Он замер, только зрачки следили за неведомым явлением. Ветер взял скорость, завыл, обретая голос. Листья барабанили первобытный ритм. И шаровая молния тоже издавала звук. Еле уловимый, свистящий и дергающийся. Не то флейта, не то кларнет.

Одним махом Яша готов был послать всех физиков и ученых и поклясться, что шаровая молния была каким-то духом из неизвестных миров. Она скользила над водой прямо к нему, и шлейф воды, как магнитом, тянулся за ней. Яша смущенно поднялся на ноги. Молния остановилась. Она висела прямо над урезом, а Яша стоял на угоре и всей кожей ощущал волнующее дуновение.

Шаровая резко свернула и, огибая Яшу, двинулась вглубь леса, ускорившись, словно молодая олениха. Она точно ждала, что он пойдет за ней. Однажды увидев красоту, человек всегда тянется за ней. Так утешал себя Яша, почему-то уверив, что непременно надо идти за молнией.

Она мелькала среди деревьев, и её очертания менялись, она будто изгибалась в языческом плясе. Яша представлял себя странником, проникнувшим в земли туземцев, которые живут по законам дикой природы. Листья подпрыгивали в бешеном ритме, капли летели, жаркие, словно искры пламени.

Яша забыл, где находится. Ему виделись какие-то озабоченные, ревущие лица, тела, красующиеся телешом, одетые только в обрядовые маски волков и бусы из куриных лап.

Когда они с молнией подошли к костру, пляски неслись на пике экстатической волны. Воздух дышал эйфорией. Дождь пыхтел, точно изжаждавшийся алчущий любовник.

Яша рассмеялся. Шар застыл над костром. А у костра расселись не двенадцать месяцев или апостолов. Всего четыре оголённых старца. У них были длинные седые, с тщанием ухоженные бороды, клонящиеся до самой земли. Яша мельком подумал, что жили деды точно немало, раз имели бородищи такой длины. Волхвы.

У них был больной мертвенный оттенок кожи, близкий к глинистому, и такая же больная худоба. Как если бы только что встали из могил и не преминули вымыть бороды. На шеях у них были талисманы, опоясывавшие бороды спереди.

У одного талисман был в виде деревянного колеса с шестью спицами. У другого – ромб внутри квадрата. У третьего – какое-то подобие женщины на коне угловатых геометрических форм. Талисман четвертого он не успел разобрать. Они все сидели, словно шаманы, окружив костер, и даже не смотрели на него. Глаза их были