– Не время, дядя Игорь! Надо стоять!

– Да как же?.. Да не может быть такого… – потерянно бормотал он. – Да что же это такое творится? Почему они на это так смотрят…

– Как будто всё нормально? – закончила Предслава. – Потому, что сами не верят в это всё. И вы не верьте. И я не верю.

– Это всё сон, – кивнул Игорь Петрович. Поднялся, отряхнулся. – Ты иди, чадунюшка. Позови участкового, а я пока здесь…

Предслава кивнула и побежала во всю прыть. Только клубок остался в напоминание о ней.

«Динь-дон», – припевал звон.

– Яшка, ты что ль, замешан в этих пакостях?

– В каких таких пакостях? – невозмутимо отвечал тот, проходя мимо идола. – Вы не беспокойтесь, сельский г’олова, всё в поряде. Вы лучше поезжайте, отдыхайте.

– Я те дам отдыхайте! – огрызнулся Игорь Петрович, кидаясь к столбикам бывших ворот. Быстро остановился. Драки ещё не хватало. Да и куда ему было тягаться с молодым, крупногрудым лошаком? Тут мудрее надо было поступить.

– А ты значит, Яшка, и в поле жнец, и на дуде игрец?

– Ишо бы.

– Это похвально. Это может, ещё и грамоту дадим. Только скажи-ка за что? За хорошую работу в поле – дадим. А тут что развёл? Идолопоклонство или как оно у вас называется? Секта?

– Эг’ей, не по нраву ваши слова были б сестре вашей, панне. Василисе Петровне. Эт я зараз ради нее.

– Это как же? Сама просила?

– Дюже брехайте! Все чрез нег’о, – и кивнул на идола. – Все передала ему, а он – мне. И про вас тоже дюже мног’овати. Хороший вы дядько. Так шо лучше бы шли и не мешали. Нехай не поймёте, всё одно.

– Ты бы это лучше прекращал, кудесник ненаглядный, – распалялся Игорь Петрович. – И Васютку мою не трогай! Тебе до неё расти еще. Ты для неё цуцик больно, а не мужик.

– А это уж ей дайте думать. Ей всяк лучше знавати, чем нам.

– И долго ты тут оперный театр собрался показывать? Пока куры не измучаются?

– Пог’одите чутка, трошки осталось. Потом вам же улов достанется.

– Нет, я как-нибудь проживу, обойдусь без твоих пакостей и яиц… В тебе щедрость такая откуда?

– Та г’оворю же, це не я. Це панна старается. На эти же слитки выкупим земельку вашу! Шо ж вы никак не додумаете, г’олова!

Игорь Петрович снова пошатнулся, но увидел клубок Предславы и удержался. Точно за него зацепился, как за руку помощи.

– Я отсюда не йду нихуда. И, баско, никто не заставит. Он не даст. – Яшка кивнул на идола.

«Ну, точно, чокнулся», – невесело заключил Игорь Петрович. Он онемел, не знал, что говорить и думать. Ему хотелось прилечь, уснуть и очнуться от кошмара.

Кудахтанье усилилось, стройное куриное пение сбилось. Под ногой что-то крикнуло – подвалила новая гряда кур. Теперь четыре круга окольцевали идола. Все птицы разом поднялись, как по окончании спектакля, и начали водить хороводы.

«Вот тебе и в лесу родилась ёлочка», – приуныл Игорь Петрович.

«Динь-Дон», – маячил рядом звон, и птицы плясали в такт, чуть ли не подпрыгивая от счастья. Мягко коснувшись почвы седушками, несушки сели.

Олежка припадочно загоготал, как гусь, а Раздобрейко лихорадочно затрясся, как курдюк.

– Ну-ка, пошли отсюда! – запальчиво гаркнул на них Игорь Петрович.

Олежка зыркнул на него по-волчьи и по-лисьи начал красться к курам. Он шёл точнехонько к золотому приплоду под одной приурочено квохтавшей особой. На расстоянии полушага до сокровища Яшка остановил его, недвусмысленно хлестнув прутиком по рукам.

– Ну, кому говорят! – кипятился председатель. – Или хотите, чтобы вас отвезли в кутузку? От райцентра до деревни пешкодрапом пойдёте!

Олежка, больно потирая костяшки, засуетился прочь. Раздобрейко поднялся и недовольно поплелся за ним, не забыв корзинку с золотыми яйцами. Остались только председатель и куриные хороводы. И языческий бог.

Пение усилилось, у Игоря Петровича всё затряслось перед глазами, в ушах загудело, как от гудков пароходов в порту. Он подумал, что это смерть пришла, и на самом деле он уже давно в коме от сердечного приступа. Доведённый до белого колена работой и пожизненной тоской.

«Динь-Дон». Почему колокольчик поминал Дон? Наверное, русский Стикс был бы Доном, а Хароном – непомерно огромная курица… Рядом пели камыши, где-то надрывалась зарянка. И в этом сочетании Игорю Петровичу слышались ласковые колыбельные песни матери. Да здравствует детский сон!

Когда Игорь Петрович открыл глаза, ему стало легче. Он по-прежнему стоял на ногах, удерживаемый невесть какой силой. Всё вдруг стало по-настоящему ясно. Насущность реальности вернулась. Мир вновь стал осязаем и проникаем.

Несушки продолжали водить хороводы. Кольца из золотых яиц горели чувственно и страстно, маня и зазывая.

Яшка уставился в землю. Но как будто внутрь себя. И только сельский идол-истукан смотрел незамутнённо, будто знал всё на свете.

– Кто ты? Или что? – спросил вдруг Игорь.

– Сам узнашь, – смирно ответил Яша. – Как ток ответишь на вопрос. Кто ты сам?

– А кто я?

– То же, что и всё вокруг.

Квохтанье перешло в литургически заряженное «а-а». Курицы замерли. Яйца, словно накаленные лампочки, засветили сильнее. Идол стоял на месте. Яшка перед ним, как посол.

Игорь Петрович пошёл вперед, думая, что в круге перед ним крылся смысл целой жизни. Но когда он приблизился к курицам, те вспыхнули, как дымовые шашки, и исчезли в густых сумерках.

– Когда ты знаешь, хто ты, ты знаешь, шо видишь, ты знаешь, шо такое этот мир, – говорил Яшка не своим, умудрённым, умиротворенным голосом. Звуки словно завернули в пелёнки: всё вокруг стихло.

Игорь Петрович снова открыл глаза. Он лежал между столбов, посреди тропы, ведшей к церкви. Над ним склонилась Предслава, и её тонкие волосы щекотали председателю ноздри.

– О-о, Игорь, – знающе подытоживал участковый, – где ж так упиться успел? Или пришиб кто?

– Я не пил, – раздраженно ответил Игорь. «И попросил бы не выражаться при ребенке», – хотел дополнить, но не хватило решимости и сил.

– Употреблял? – улыбнулся Михаил, и от его ухмылки стало тошно. – По всем статьям тебе бы штраф выписать да донести куда следует… Но мы забудем. Да, Предслава?

– Не забудем, а закроем глаза, – поправила девочка.

– У меня просто солнечный удар случился. – Игорь Петрович поднялся. – Вы куриц нашли?

– Куда там. Как в воду канули, – участковый махнул рукой и отошёл к запыленной Ниве. – Но мы близко. С курочками балуется тот же мазурик, который у Пантелеймонихи плакат оставил. Визитная карточка, как говорят в полиции.

«Или в дешёвых фильмах», – не досказал Игорь Петрович.

– Ему лучше не говорить, – знающе шепнула Предслава, и он все понял.