пиву. Когда я вернулся, он сидел, курил и смотрел в стену дома напротив. Завораживающая картина. Я поставил перед ним пиво и уселся.

– Ого! – Воскликнул он. – Спасибо, у меня как раз закончилось.

И опять замолчал.

Так, подумал я, это все, конечно, очень занятно, но зачем я здесь нахожусь? Судя по всему, он захотел рассказать мне всю свою жизнь целиком – это было странное желание, и я опять не понимал, хочу ли я его слушать. Я и так уже знал, что у него было плохое детство и одинокая, почти затворническая юность, хочу ли я узнать еще больше? Ответ на этот вопрос у меня найти не получалось, но почему-то я не мог встать и уйти, закончив, тем самым, разговор. Что-то меня удерживало. Возможно, вечное желание узнать всю историю целиком. Возможно, желание выпить еще немного пива не в одиночестве. Или что-то другое.

– Примерно через полгода такой жизни у меня, вполне естественно, началась сессия. Чуть раньше ко мне наведалась матушка и, увидев, что я пребываю в какой-то параллельной реальности, решила мотивировать меня единственным известным ей способом – угрозами и манипуляцией. Сначала она пыталась заставить меня начать учиться, ругалась и пару раз хотела меня ударить, но, все-таки, я был уже большой мальчик, и это было не так просто, как десять лет назад. Потом она решила сменить тактику и сказала, что переедет ко мне, если я не начну делать хоть что-то. По-моему, это был чуть ли не первый раз, когда она поступила умно по отношению ко мне. В тот момент я ее ненавидел за эти слова, но потом понял, что мотивировала она меня как следует – даже маленькая вероятность того, что мне снова придется с ней жить, заставила меня засесть за учебники и сессию я сдал. С огромным скрипом, конечно, но сдал. Зато за бесконечное время дежурств у кабинетов преподавателей я каким-то образом сошелся с одним моим одногруппником, о существовании которого не подозревал еще два месяца назад. Мы с ним разговорились о музыке, и, кажется, он сказал, что ему очень нравится American Idiot, а я посоветовал ему послушать первый альбом Bloc Party и Late Registration Канье Уэста. Они все на тот момент недавно вышли, если я ничего не путаю.

Я не удержался:

– Silent Alarm вышел в 2005-м. На счет остальных не помню, но где-то рядом, да.

– Ну вот. Он послушал и проникся и как-то меня зауважал, что ли, с тех пор. Это было перед Новым Годом, да, потому что он как раз позвал меня встретить новый год в его компании. Я тогда, помню, удивился, что новый год надо как-то встречать. Я планировал просто лечь спать, как в любой другой день.

– Погоди-погоди, можно вопрос?

– Да, конечно можно, у нас полно времени.

– Что у тебя за отношения с мамой такие странные? То есть, я понимаю, они могут быть еще страннее, но ты как-то мимоходом это описал, я толком ничего и не понял.

Он усмехнулся.

– Вот, теперь тебе уже правда интересно! До этого ты сидел и просто слушал, из вежливости, но сейчас заинтересовался. У меня было не очень приятное детство. Мама была… – Он залез в карман и ничего там не нашел. – У тебя остались сигареты? Можно?

Я протянул ему пачку и потом закурил сам.

– Так вот, она была знаменитостью. Писательницей не пойми для кого. Возможно, для домохозяек со скучной жизнью. Которые, знаешь, читают журнал “Караван Историй”, или, скорее даже, “Тайны Звезд”. Которым чужие неудачи интересней собственных успехов. В общем, она написала три книги. Первая была про ее родителей – их имена были в свое время на слуху, они были то ли профессорами, то ли какими-то еще людьми науки, я точно не помню, но довольно известными, суть в этом. Она их не любила и считала, что они слишком сильно ее контролировали. И после того, как они умерли, написала про них книгу, в которой объясняла, что любить их было вообще не за что. Я ее не прочитал, мне стало противно на сороковой странице. А она за счет этой книги прославилась и на какое-то время стала звездой. Не очень продолжительное, впрочем.

– У вас в семье принято не любить родителей?

Он почему-то рассмеялся.

– Так можно подумать, да. Но нет, это, все же, не так. Я очень любил папу. Маму не любил, это правда, но она не дала моей любви ни единого шанса. Я был к ней очень привязан, когда был маленьким, но она меня постоянно отталкивала. Мне кажется, она не умела делиться своим вниманием. И никогда не хотела детей, но так вышло, что они родились. И она не понимала, как себя с ними вести, поэтому направила всю свою материнскую энергию, если она существует, на написание книг. Вторая была как раз про деторождение. Про неприятие деторождения как такового. Я думаю, она писала про моего брата – он родился за три года до выхода книги. Не знаю, читал он ее, или нет. Там был совершенно прекрасный в своей пошлости конец: мать умирает, сцена похорон, все стоят со склоненными головами, потом гроб опускают в землю, все поднимают головы и понимают, что ее сын на похороны не пришел. Наверное, она хотела сказать, что дети всегда неблагодарны и сводят родителей могилу.

– Мне кажется, я давно-давно видел повтор какой-то передачи по телевизору, там была женщина, которая рассказывала что-то схожее.

– Наверное, это она и была. Она ходила по всем передачам, куда ее звали. Дома было три книжных шкафа, частично заполненых ее нереализованными книгами, а частично – кассетами с записями. Она их периодически пересматривала. Когда она умерла, и я решил продать дом, я их все сжег. Вместе с книгами.

– Она тоже умерла? Как-то много смертей.

– Это еще не все смерти, о которых я тебе расскажу. Самой главной еще не было.

– Но брат-то, я надеюсь, жив?

Он взял в руку стакан, посмотрел на него пару секунд, а потом допил одним глотком.

– Хороший вопрос. Я понятия не имею, жив он или уже нет. Я его двадцать лет не видел. Тебе взять еще пива? У меня кончилось.

Я кивнул. Он поднялся и пошел внутрь.

Да, он был прав – мне действительно стало интересно. Все это было, конечно, грустно, но сам он рассказывал об этом с какой-то легкостью, как будто давно принял все эти события и спокойно живет дальше. Только на вопросе о брате эта