Я приготовилась к драке и чуть не заплакала от радости, когда первый ответил:

— Нет. Там к ней приехали с материка, и надо, чтобы она могла говорить.

Чувство облегчения прожило недолго. Хотят, чтобы я могла говорить? И мне не сделают лоботомию, чтобы не доставлять кому-то неудобств?

Громко хрустнула трещотка наручников, надеваемых мне на запястья. Я хотела отбиваться, но едва могла двинуться, и снова меня обдало страхом, когда меня провели мимо моей камеры в другую часть тюрьмы. Сердце стучало, и я хотела заставить себя выпрямиться, что-то сделать! Избить, заковать в наручники — это ерунда по сравнению с тем, что здесь со мной могут сделать. Что захотят, то и сделают — как с Ральфом, — и никто даже не почешется. Потому что здесь всем на все наплевать.

Шум из столовой стал отдаляться, и я осталась наедине с тюремщиками, которые вели меня по бетонному полу мимо глухих железных дверей. Пришли к сплошной каменной стене, а за ней был незримый океан. Сердце колотилось, адреналин держал меня на ногах, и охранники остановились открыть дверь камеры. Для этого их нужно было двое: один в камере со мной, другой возле пульта дистанционного управления. От скрипа открываемой двери я похолодела, от боли в коленях стиснула зубы. Ноги подкашивались подо мной.

— Приятного карцера, — сказал охранник, и меня втолкнули через внешнюю металлическую дверь и внутреннюю решетчатую, стандартную, в лишенную света коробку пять футов на девять. Я упала, и в глазах потемнело от боли в коленях. Решетчатая дверь закрылась прежде, чем я успела поднять голову. Вторая загудела, закрывшись, через мгновение, отрезая от меня свет. Я увидела унитаз, умывальник — и ничего больше.

Они даже не стали надо мной смеяться, настолько я была им неинтересна. Голоса удалились, я медленно разогнула ноги — с трудом, потому что руки у меня были скованы за спиной. С тошнотой и головокружением я поползла спиной вперед, пока не наткнулась на стену. Тоже металлическая, холодная. Тихие звуки моего дыхания стали громче. Рядом кто-то плакал, но это была не я.

И это никогда не буду я.

Металлический пол и стены дышали холодом, но я уже несколько часов как потеряла к нему чувствительность. Под коленями распухло, я не могла их согнуть. Они ныли, пульсировали болью, не собирающейся уходить, и мне приходилось к ней приспосабливаться. Внешняя, сплошная дверь была закрыта, и темно было почти как в угольной яме. Не видно было стен, но я, идя по ним, на ощупь — что трудно со скованными руками — нашла унитаз и раковину. Сейчас я сидела в углу рядом с дверью, вытянув ноги вдоль холодного металла в надежде, что опухоль спадет. Вытащить скованные руки перед собой — это был мучительный процесс.

Судя по донесшемуся и исчезнувшему слабому запаху лазаньи, обед я пропустила. На ужин дали салат. Его я не стала есть, и он стоял возле внутренней двери, где его оставила надзирательница. Уксусная заправка наверняка была полна противомагических добавок.

От скрежета когтей по металлу у меня сердце забилось в горле, я стала всматриваться, напрягая зрение. Крыса? Я их не особо боюсь, но ни черта сейчас не видела. Морщась от боли, я попыталась подтянуть к себе колени. Вдруг пахнуло новым запахом, железом и камнем, и я напряглась от внезапной надежды.

— Бис? — шепнула я.

Тихий топот вызвал адреналиновую свечку, и ко мне повернулась пара тускло горящих глаз, парящих где-то на фут от пола.

— Миз Рэйчел! — прошептал горгулья-подросток, скрежеща когтями по полу, он подошел ближе. — Я же знал, что найду вас!

— Что ты тут делаешь? — спросила я, чувствуя, как меня захлестывает облегчение. Протянула к нему руку, и как только дотронулась до него застывшими пальцами, в мыслях вспыхнул незнакомый узор разбитых лей-линий Западного побережья. Я резко отдернулась от неожиданности. Черт побери, мне и правда нужно было к кому-нибудь прикоснуться, но Бис — это перегрузка.

— Простите, — извинился он, и при тусклом свете его глаз видно было, как уши печально опустились — как у щенка. Обычно они стоят торчком, отороченные белым мехом, как и львиная кисточка на конце безволосого хвоста. Зашуршали укладываемые поудобнее кожистые крылья. Лицо с резкими чертами выглядело молодо, несмотря на морщины и серость кожи.

— Как ты сюда попал? — спросила я шепотом. — Айви с тобой? Она прилетела?

— Не, только мы с Пирсом. Прыгнули. Прямо сюда аж от самой вашей кухни.

— Пирс! — воскликнула я и тут же вздрогнула. Еще бы чуть громче — могла бы услышать охрана. — Он удрал от Ала?

Блин, ведь и это на меня повесят — хоть я и была в этот момент в тюрьме.

Черные ровные зубы Биса едва заметно блеснули:

— Не. Когда вы чуть не погибли от этой истории с душой, демоны его заставили кого-нибудь послать за вами присматривать. Проще всего было послать Пирса, тем более что он сам рвался.

— Ты шутишь!

Я почти прошипела эти слова, но задумалась: не потому ли Ал согласился, что опасается, как бы Пирс как-нибудь не застал его спящим и не убил? Я думала, эти серебряные браслеты испортить невозможно. Меня это впечатлило, а вот Ала, думаю, просто потрясло.

— Айви бесится, — продолжал Бис, захлебываясь словами, и речь его звучала как падающая щебенка. — Она думает, вы ей соврали и очень сильно ранены. Пирс меня научил, как сюда прыгнуть. Я с материка приплыл, но для Пирса слишком холодно. Меня никто не видел. А я не знал, что могу ездить по линиям! Это так здорово, миз Рэйчел! Только что у вас на кухне, а потом — р-раз! — и в Сан-Франциско! Быстрее быстрого. Только тут вкус у линий смешной.

Наконец у него слова кончились, только красные глаза едва заметно светились.

— Пирс не знал, что я в беде, пока ты ему не сказал? — спросила я настойчиво, не веря, будто Ал вот так просто его отпустил. И мне очень не нравилось, что демоны приставляют ко мне няньку. Как-нибудь могу сама о себе позаботиться. Обычно. Сегодня вот, да, правда. Не отказалась бы от помощи.

Горгуль пошевелился, зацепив меня крылом за лодыжку, отчего я тут же очнулась от ненужных мыслей.

— Понятия не имел. И он очень огорчен. Он даже не знал, по какой линии прыгать, пока я ему не сказал, по какой линии ушли вы. Вот почему он меня научил прыгать. Айви сказала, что не возражает. А мне только и надо было, что прислушаться к лей-линиям. Ваша аура там была повсюду. Ну, вообще! След ломаный-переломанный, как когда у мальчишки-сопрано голос срывается посреди «Аве Мария», а эта ваша линия так прямо вся в клочья. И все равно это было легче легкого! Мне никто не говорил, что горгульи могут прыгать по линиям. Даже папа не знает, а он старый у меня!

Горгульи могут прыгать по линиям? А что, они свободно проходят через круг защиты, и потому замечание Ала прошлой зимой, что у меня есть своя горгулья, становится еще интереснее. Но почему горгульи не знают о своих возможностях? Демонская цензура?