– Расскажешь матери – изобью до смерти, – пригрозила она. Впрочем, Яна и не думала жаловаться. Строгий закон, негласно принятый воспитанниками детского дома, исключал стукачество. Горничная попалась и без ее помощи. Как часто бывает, однажды хозяйка вернулась раньше обычного и собственными глазами увидела картину, вызвавшую у нее безудержный гнев. Она тут же уволила горничную, вычтя из жалованья за месяц приличную сумму, и решила не тратить деньги как попало. Благо приемной дочери уже исполнилось восемь лет. В таком возрасте няньки нужны далеко не всем. Евдокия Артемьевна сама отвозила девочку в школу, находившуюся в квартале от дома, после уроков девочка обедала в школьной столовой, делала уроки в группе продленного дня и сама шла домой. Бабичева не умела и не любила готовить, поэтому на ужин привозила еду из соседнего ресторана и, даже не утруждая себя подогреть остывшие кушанья или разложить их по тарелкам, звала Яну к столу. За ужином мать и дочь сидели молча. У женщины не было ни малейшей охоты расспрашивать, как обстоят дела в школе, а малышка, наученная горьким опытом (однажды она попыталась рассказать об одном смешном случае на уроке математики, но ее грубо прервали и попросили заткнуться), тоже не произносила ни слова. После холодного чая Евдокия Артемьевна командовала:

– Спать!

Вот так кончался день. Однако и этот период жизни у уже повзрослевшей Яны не вызывал негодования. Не видевшая ничего лучшего в своей короткой жизни, она наивно думала: наверное, так происходит во всех семьях. Потом стало еще хуже. У Бабичевой появился мужчина, тридцатилетний альфонс, на пятнадцать лет моложе своей любовницы, невзлюбивший девочку с первого взгляда. Да и вообще, как он мог ее полюбить, если претендовал на часть квартиры Евдокии Артемьевны? В лице ребенка негодяй видел конкурентку. Он дал себе слово выжить ее обратно в детский дом и ежедневно наговаривал на девочку. Та пыталась оправдываться, однако Бабичева толстыми пальцами-сосисками, унизанными безвкусными золотыми перстнями, больно дергала ее за ухо:

– Будешь еще пререкаться, зараза!

Под напором молодого мужика, влюбившаяся в него и привязавшаяся, как собачонка, она склонялась к мысли: ребенок действительно мешает ее семейному счастью. Этой эгоистке, которой следовало запретить подходить к детям на пушечный выстрел, не хватало последней капли, чтобы отправить Рыбину туда, откуда она пришла. И эта капля наконец упала с неба. Однажды Евдокия Артемьевна и ее молодой прихлебатель собрались в гости. Разумеется, о том, что Яна пойдет с ними, не было и речи. Девочку оставили одну в пустой квартире, строго-настрого запретив включать телевизор и видеомагнитофон. Малышка почитала интересную книжку, взятую в библиотеке школы, а потом отправилась в путешествие по квартире. Мать никогда не пускала ее в свою комнату, и Яне казалось: там, как у сказочной царицы, хранятся несметные богатства. Осторожно открыв дверь, она вошла в спальню. На кровати валялись скомканные платья, которые хозяйка забраковала, выбрав для гостей строгий черный костюм, скрывавший ее полноту. На трюмо в беспорядке валялась косметика – разные баночки, тюбики и коробочки с румянами, помадой, тушью и тенями. При взгляде на такое изобилие, никогда прежде не виданное, девочка испытала желание раз в жизни попользоваться тем, что мама каждый день накладывала на лицо по нескольку часов. Маленькая ручка потянулась за тенями, потом схватила тушь. Далее в ход пошли пудра и румяна, а толстый слой помады, добросовестно наложенный на губы, завершил процесс. Впрочем, это не заняло и пяти минут. Яна вертелась перед зеркалом, восхищалась собой и, естественно, не заметила, как пришла приемная мать с прихлебателем.

– Что… Что это такое? – возмущению Евдокии Артемьевны не было предела. – Кто тебе разрешил заходить в мою комнату? Да ты знаешь, сколько стоит моя косметика?

Она судорожно стала перебирать баночки и тюбики. Потом ее тяжелая рука опустилась на затылок девочки:

– Дрянь!

Молодой альфонс наблюдал картину с видимым удовольствием:

– Говорил я тебе, отправь ее, откуда взяла! Чтобы завтра ее здесь не было!

Бабичева остановилась в растерянности:

– Но, Алекс…

Мужчина был непреклонен:

– Интересно, кто тебе сказал, что, имея такую большую хату, ты можешь претендовать на улучшение жилищных условий, если возьмешь ублюдка из детского дома? Тебе надо было удочерить по меньшей мере пятерых…

Яна задрожала. Она не чувствовала, что совершила что-то страшное, однако ощущение непоправимой беды липким страхом наполняло душу.

– Мамочка, прости меня. – Она бросилась к Евдокии Артемьевне, но та брезгливо отдернула руку:

– Ложись спать. И не забудь умыться.

Девочка покорно побрела сначала в ванную, а потом в свою комнату. Но ей не спалось. Проворочавшись полтора часа на кровати, она встала и направилась в сторону спальни матери. Притаившись за дверью, Рыбина подслушивала. Девочка знала: это некрасиво. Впрочем, как знала и то, что в этот вечер решается ее судьба.

– Это как-то не по-людски, – говорила Бабичева. Алекс постоянно перебивал ее и визгливо возражал:

– Какие-то дураки считают, что по-людски маяться с некровным ребенком. Она мешает тебе жить. Она, в конце концов, мешает нашим отношениям.

– Как? – резонно спросила Евдокия Артемьевна.

– Я хочу своих детей, – продолжал Алекс. – И мечтаю иметь их с тобой. Чужие мне не нужны.

Бабичева задышала:

– Ты делаешь мне предложение?

– А ты не догадалась?

Женщина откинулась на подушки:

– Но я уже стара, чтобы иметь детей.

– Ты никогда не пыталась их иметь. – Красный огонек сигареты, как маяк, горел в темноте. Яна удивилась. Мать была до щепетильности аккуратна, но своему любовнику разрешала курить в постели.

– Ты предлагаешь вот так кинуть ее?

Он фыркнул:

– Есть, знаешь, некоторая разница между кинуть и отдать на воспитание государству. Оно уже занималось этим. Пусть продолжит.

Бабичева еще протестовала, но уже гораздо слабее:

– Но…

Он почувствовал: женщина сдается. Альфонсу только этого и надо было. Страсть как не хотелось возвращаться в коммуналку и искать случайные заработки. Евдокия, от полного потного тела которой его тошнило, давала все. Яна грозила разрушить его планы. Удалив девочку, эта баба останется одна. А что может быть страшнее одиночества?

– Завтра утром мы вместе поедем в этот детский дом, и ты вернешь ее.

Бабичева ничего не ответила. Молчание являлось знаком согласия.

Детский дом встретил Яну свежевыбеленными стенами, пахнущими краской коридорами и недоуменными взглядами воспитателей и нянечек. Полина Тимофеевна отвела девочку в сторону, чтобы, как потом поняла Яна, ребенок не стал свидетелем неприятного разговора.