Варвара потыкала по экрану.

— Тут есть одна программка подозрительная. Удаляем?

— Да ты что, она же знает, что я в этом не сильно разбираюсь. Сразу заподозрит. Так геолокация — ерунда. Если что, могу сказать, что в банке был, например. Не настолько точная она. Пусть следит, это лучше, чем подозрения. Так у неё распечатка моих перемещений. Всё. Точка. Я ещё, если что-то важное, просто телефон на кафедре оставляю. Всё, я на работе.

— Слушай, а тебе самому не надоело так жить?

— Надоело. Еще больше надоела суета. Раньше жизнь была размеренной. Я так вспоминаю даже студенческие годы — не торопились мы никуда. Разве что на занятия. Не торопились, не думали лихорадочно, что не успеем — выучить ещё один язык, пропустить распродажу, перекусить между шабашками, не услышать, что где-то есть возможность урвать грант. Конечно, не в дзене мы были. В позе лотоса часами не сидели. Что-то такое было, конечно, увлекались. Но это было гармонично. Собственно, возьми Гребенщикова, он ведь, по сути, и есть выразитель духа нашего поколения. Семидесятые, восьмидесятые, девяностые. А Борисыч в дзене. Немного выразится по поводу политике, кажется — ой, как здорово, он бунтарь. Нет, Борисыч постоянно в состоянии почти нирваны. Как-то сидели всю ночь с ним, представляешь? Приезжал сюда в восемьдесят девятом. Квартиру ему тут предоставили свои, тогда ещё Романов был жив. Очень интеллигентный. Ну, конечно, пили. Я туда ходил, до утра, хорошо. Утром уже выхожу на кухню и понимаю фразу «стучаться в двери травы». Такое состояние, что ты ни здесь, вообще нигде. За что люблю его, так за то, что он дал нам это состояние — безвременья. Хотя, с другой стороны, мы пропустили и другие вещи. Например, товарищей либералов, которые нам сюда внесли буквально в глотку свои ценности. Это всё рушилось, а мы слушали БГ. Страна корячилась, а мы его слушали и не понимали. «Возьми меня к реке, положи меня в воду, учи меня искусству быть смирным», — это ведь про нас, которые проглотили эту идею свободы, как наживку. Заглотили. Вольтер в голову ударил, как вино. А ведь все эти либералы кончились в начале прошлого века. Как спорили они, как призывали царя принять Конституцию. Дать им свободу. И сейчас — свободу, свободу. Знаешь, при Брежневе я не мог встать на красную площадь и кричать про него, что он козёл. Так ведь и сейчас не могу. Только тогда это не считалось ограничением свободы, а сейчас, не помнишь, кто там на Красной площади себя, извиняюсь, за яйца приколотил? Павленский, вспомнил. Типа, я вот так смотрю на современное общество, с инфантилизмом и индифферентностью. Сейчас эти детишки бегают и кричат на несанкционированных митингах, но вот зачем? Вызывать реакцию со стороны власти, чтобы было чем манкировать — вот, мол, нас угнетают, затыкают рот. А всего-то хотели погулять да покричать. Не воспринимаю я современных либералов.

— Что-то тебя, Андрюша, на политику пробило.

— Да раздражает это, понимаешь? Вот смеются тут над скрепами, а ведь это наш стержень. Но только не совсем то, над чем мы смеёмся. Наши скрепы, на самом деле, в русской культуре. В языке, литературе. Ты посмотри, я не говорю литературу, особая статья, а вот просто во что превратилась журналистика? Есть ведь и талантливые. Ну, на что они тратят свой нормальный русский язык, на перетирание странных новостей из бывших республик? Журналистика… Мне обидно, понимаешь. Сейчас принято опять же, хихикать, мол, что была ваша журналистика в советское время. Да, я там только-только начинал. Но мне было интересно. Концерт — интересно, собрались в поход — интересно. Даже поездка в колхоз и ударный труд со своими товарищами — интересно.

— Слушай, если так классно было там, почему же вы продали это всё?

— Так пойми, мы были как в тумане. Сначала перестройка. Горбачёв толкает классные речи, что гласность, свобода и так далее. Под этим соусом свобода предпринимательства. Все подпольные цеха, как потом мы узнали, легализуются. И так, под шумок, потихоньку, сливают нашу Родину, извините, в унитаз. Вот спроси меня, в 91 что я думал о перевороте? Конечно, то, что мне тут втыкали на телевидении. Там, кажется, тоже сначала балеты крутили как у нас любили, при смерти генеральных секретарей. Вот, тут и объясняют — наш герой Ельцин, он за суверенитет. Классно же. Вот сейчас скажи Москве — а давай мы тут Уральскую республику организуем. А тебя, родимую, отрежем от наших налогов. Что скажет Москва? А тогда Москва дала всем отрезаться и попилить всё то, что осталось на наших территориях. Мы продались за триста сортов колбасы, и только сейчас выясняется, что колбаса — ненастоящая, и всё — ненастоящее, с пальмовым маслом. Всё порешал рынок, это же классно — товаров много, выбор есть, производитель борется в конкуренции за наши кошельки. Ерунда, что госты отменили, а если и рисуют, что чисто для рекламы. Чтобы в нашем подсознательном всплыли образы, что это всё очень качественное.

— Слушай, но всё равно ведь прогресс не остановить. Не было ничего, сам же рассказывал. С туалетной бумагой и то дефицит. И вообще. Кончай ностальгировать. Ты в той стране мог бы квартиру себе купить?

— Мог получить, подождав. А мог бы и купить. Кооперативная квартира, кстати, в долг давало государство, на несколько лет, без процентов.

— Да-да, я видела эти кооперативные квартирки-хрущёвки. Спасибо, не хочу. У меня вон почти такая же, чуть-чуть получше. Ты посмотри, посмотри, что стоит теперь на компросе, они такие тусклые эти здания сталинские. А внутри уже сыплются.

— Погоди, сыплются они потому, что их уже тут годами, если не десятилетиями, никто не ремонтирует. Тут грозятся к трехсотлетию города привести в порядок сталинский ампир. С одной стороны, здорово. С другой — деньги бюджетные, то есть, наши.

— Но ведь и в твоей замечательной стране государство заботилось обо всём, забыл? Ты тоже платил налоги, и государство всё тебе давало. Ничего страшного, пусть отремонтируют.

— Да, но государство ремонтировало своё имущество, а не частное. Сейчас получается, мы платим, а кому-то перераспределяют. Причём, если бы бедным, ещё понятно. Но на компросе не все бедные. Есть и такие, которые скупили весь этаж верхний и сделали пентхаусы, правда, на уровне пятого этажа. Им тоже положено выделить деньги на ремонт фасада, как думаешь?

«Какой же он мелочный. Считает деньги чужие, сам свои не сильно хочет тратить», — думала Варвара.

Глава 24

Наконец-то Варваре удалось выйти на улицу.