много подарков: коляску детскую с большой куклой и еще много игрушек. Нас проводили домой.

Вслед за этим поехали к моим родителям в Гайсин и повторили тоже день рождения. У меня не было лучшего курорта, чем у них. Очень любили друг друга. Мне было очень приятно с ними.

Мама была прекрасная хозяйка и готовила для нас самые лучшие блюда.

Мама получила домашнее образование, умела читать, писать. Пока поженились с папой, ей было 18 лет и папе 21 год. Они переписывались, но мама писала письма из письмоводителя[186]. Зато папа получил образование такое, в то время, на высшем уровне. Знал Библию, Талмуд и ко всему относился <серьезно>, вникая во всё, анализируя каждую строчку.

По немецкому учебнику Глезера и Пецольда научился писать адреса в Пруссию и разные города Прибалтики.

В Дашеве гимназии не было, я и братья в детстве учились экстерном, нанимали знатных учителей нам за плату. <Папа> предлагал, чтобы раз в неделю читали литературу. По субботам проверял всё, что в течение <недели> изучали. Для меня это было больше наказания, боялась свихнуться. Мама моя меня не привлекала кулинарничать, дорожила моим временем.

До 1914 года, Первой отечественной войны, была у нас няня и девочки[187] (одна нас, между прочим, объедала). Когда жизнь стала тяжелой, мама всё сама тянула, особенно тяжело <было> воспитывать мальчиков, они были шалунами, рвали штанишки, ботинки. Жаловалась папе, когда он возвращался домой. Приговаривала: «Как живут матери, у которых много детей?»

Мама опрятно вела квартиру: у нас было чисто, уютно. Одевала меня особенно, но и мальчиков красиво. <Мама> была быстрая, и до трех-четырех часов переодевалась, обязательно надевала передник и после обеда уходили к дедушке Аврааму и бабушке Риве. Не было ни кино, ни радио, книг она тоже не читала, единственным развлечением был дом дедушки, там собирались люди, как на бирже. Папа к вечеру приезжал к ним после разных дел, и возвращались домой подчас поздно вечером.

24.08.1989

Наступило более свободное время, решила использовать

на продолжение автобиографии. У меня была нарушена

последовательность автобиографии.

Хочу описать пребывание наше в Киеве, и радости, и горести. 18 мая 1928 года в последний раз в жизни отметили день рождения Розочки. Ещё на именинах была тётя Хана. После чего мы её провожали в Астрахань, где работал дядя Гриша фотографом (после Гайсина). Лето провели с Розочкой на даче в Будаевке, а Павлуша — в Кисловодске. В декабре 1929 года, 3-го, внезапно заболела наша единственная, дорогая, любимая Розочка и 19 декабря скончалась. Диагноз предполагали — туберкулезный менингит. Врачи уверяли, что в нашей стране еще лечения не было в те годы. Можно себе представить наше горе. Папа (Павлуша) болел, лечил ногу и в 1930 году достал путевку в санаторий в Сочи. Я, будучи убита горем, сначала не согласилась поехать с ним. Однако он уговорил меня, и мы вдвоём поехали в Сочи, на обратном пути заехали в колхоз к моим родителям, недалеко от Никополя, Чистополь[188].

Вкратце, пару слов. В Гайсине работы для папы не было. Было время коллективизации. В Москве для евреев было американское общество «ЕКО»[189], которое дало возможность устроиться на земле, если можно так выразиться, и папа с мамой решили оставить всё своё имущество и выехали из Гайсина.

(Признаться, я уже забыла это мероприятие, прошу прощения.)

Нас приняли очень хорошо. У них были две коровы, куры. Застала свежую булку, парное молоко, творог, сметану, масло, куриный суп. Павлуша отметил, что живут лучше, чем мы в Киеве.

Павлуша провел три дня и спешил на работу. Я осталась еще на некоторое время и начала готовиться для поступления в институт: учебники у меня были. Рядом с нашей семьей жили в колхозе тётя Рахиль, дядя Хаскл и дети: Фанечка, двоюродная сестра, и её муж Миша Молдавский. Мне часто приходилось прибегать к нему за помощью по математике: он закончил техникум и был очень способный. В колхозе его очень любили и обращались к нему по всем вопросам: кому надо было швейную машинку исправить и т. д. Видимо, Фанечка его ревновала и не ходила к нам, поворачивалась спиной ко мне. У мамы я здорово поправилась и начала собираться домой. Павлуша подал мои документы в Украинский текстильный институт[190]. Меня освободили от экзаменов, поскольку у меня были:

1) Свидетельство за 8 классов бывшей гимназии, перешедшей в трудовую школу;

2) Справка за год обучения в электротехническом техникуме;

3) Отпускной билет из Мединститута одесского за полгода.

Постепенно я успокоилась, учеба в институте удовлетворила моё стремление достигнуть высшее образование. Учились со мной окончившие рабфак и такие, у которых было низшее образование. Политэкономию я знала очень хорошо, а диамат — трудно, и ещё электротехнику — получала тройки. Зато немецкий язык — выделялась своими знаниями, <знала его> благодаря папе ещё с детства и многим помогала, как говорится, взяла на буксир некоторых студентов. Один студент (Губский), секретарь <нрзб.> обкома, злился на «немку», грозил, что её убьёт. Учились мы в Киеве до тех пор, пока столица Украины из Харькова <не> была переведена в Киев[191], а наш институт — в Харьков. Я была на четвертом курсе и решилась продолжить: окончить институт в Харькове. Вспоминаю, что Павлуша был расстроен, не хотел, чтоб я жила в общежитии, но мне удалось устроиться у студентов, Белостоцкой Поли и Шифрина, имевших комнату. Я училась на швейном факультете в связи с тем, что Павлуша работал директором на трикотажной фабрике имени Розы Люксембург[192], и мне не хотелось сталкиваться с ним, избегая разговоров, что успехи мои — по его заслугам.

Все командировки, то ли в Москву, <то ли> в другие города, у Павлуши протекали с заездом ко мне в Харьков, я во время каникул, праздников приезжала домой, в Киев.

Писала диплом по теме «Швейный цех с соответствующим разделом закройного цеха».

На защите получила «четвёрку» — очень волновалась. Разрешили мне писать <диплом> на русском языке, учли мою просьбу, что русский язык я знала лучше украинского.

31 марта 1936 года ночью я позвонила домой о моих успехах, а также родным Вали Лисовой, с которой дружила. Я ещё была несколько дней <в Харькове>, был выпускной вечер. Павлуша был приглашен, но у него не было возможности приехать, а был главный инженер Брискман. Он выступил с речью обо мне: надеется, что я буду работать, принесу пользу швейной промышленности. Хвалил меня, что я