Направили меня на работу на Швейную фабрику имени Горького.

27.07.1989

По окончании института мы с Павлушей поехали в Сочи отдыхать. На работу меня направили в плановый отдел Швейного главка Наркомата легкой промышленности — экономистом. Я была сразу очень нагружена: задерживалась до 10–12 часов ночи. Иногда Павлуша приходил и ждал меня, так как я уже боялась поздно одной возвращаться домой. Я работала на пятом этаже, куда ему трудно было подниматься, лифта не было. И он сидел внизу, на первом этаже.

Прошёл год, и на выборы месткома выдвинули мою кандидатуру. Поднял руку один из работников планового отдела и сказал, что сейчас Шойхет нельзя выбирать в местком, её мужа сегодня арестовали. Я начала возражать: «Это неправда, мы с ним вместе одновременно вышли из дома, он поехал машиной на фабрику, а я трамваем сюда!» Это уже был знаменитый 1937 год.

Я совсем растерялась и, не показывая вида, продолжала работать. Наконец, с большой тревогой возвращаясь домой, думала, что если это правда, что Павлушу арестовали, а Розочки нет, то брошусь в Днепр — утоплюсь. Вхожу в ворота двора по Михайловской улице, а навстречу идёт Павлуша. «У тебя уже был хороший день сегодня? Это арестовали директора швейной фабрики. У нас на фабрику были беспрерывные звонки телефонные. Интересовались». Можете себе представить мою радость. Всё равно покоя у нас уже не было. Ночью, когда Миля домой поздно приходил[193], мы от стука в двери пугались, предполагали, что пришли арестовывать его[194].

В 1938 году, когда отдыхали в Сочи, проезжали машины, мы вздрагивали: «А может, его[195] арестуют?» Особенно тяжело стало, что арестовали главного инженера Клейнера и начальника трикотажного цеха. Их пытали, что будто на ткани были фашистские знаки[196], задавали разные вопросы, но они отвечали, что наш директор был настолько квалифицирован, что такого не мог допустить.

18 июля, чтобы рассеять эти переживания, решили поехать в Кичеево[197], где были детские учреждения, и это было хорошее место для отдыха. Неожиданно пришли Боря[198] с Соней, у которой начались родовые схватки.

У нас с 1931 года жили родители, которых мы вызвали к нам в связи с тем, что папа начал болеть.

Учитывая, что <Соню> без нас отвезут в роддом, <прежде чем> мы успеем вернуться, не могу передать моё состояние. Мы поехали, но я там, в Кичеево, не могла удержаться, и мы вернулись домой (ехали фабричной легковой машиной). Как только доехали до нашего дома, вышел навстречу нам Боря и сообщил, что Сонечка родила девочку. Мы тут же усадили Борю и помчались к роддому.

Навстречу шла медсестра и сказала, развернув руками: «Вот такую девочку родила!»

Мама забрала свои манатки и начала ухаживать за Сонечкой и Марочкой, как ее назвали по имени <моего> папы Моисея, умершего в 1938 году. Мы их наведывали на Рейтарской <улице>. После армии Боря переехал от нас с Михайловской улицы. Мы жили с ними очень дружно. Павлуша продолжал работать на фабрике имени Розы Люксембург, а я после сокращения, будучи материально более обеспечена, работала в управлении «Швейодяг».

В сентябре 1938 года я забеременела и 15 августа 1939 года родила долгожданную девочку Мариночку. Назвала её так же, как и Марочку, именем папы на первую букву «М» — Марина. Была большая радость для нас и всех родных. Я, конечно, не работала, кормила её грудью.

Марочка была старше на год Мариночки.

Наступил 1939 год. Шло восстановление Западной Украины[199], и Боря был направлен туда, Сонечку вызвал к себе в Хотин[200]. Марочка осталась с нами, она привыкла с нами, <они> росли с Мариночкой как две сестрички. Миля по окончании Института легкой промышленности женился на Жене вскоре после смерти папы, в 1938 году. В 1939 году его призвали в армию и направили во Владимир-Волынский[201], и ещё с ним — три товарища танкиста, как поется песня: «Три танкиста, три веселых друга…»[202]

Все бы хорошо, если бы не нагрянула война в июне 1941 года. Можно себе представить, какая поднялась паника. Это было воскресенье, Павлуша пошёл в баню. Мама ушла на рынок (Сенной базар)[203], а я и Мариночка остались дома. Наши соседи Голубовы направились в Васильков[204] к сестре Насти — Мине и вернулись с вокзала. Начали обстреливать город Киев. Я была в ужасе. Но тут прибежали Павлуша и мама. Боря получил повестку явиться в военкомат. Он прибежал к нам с Рейтарской попрощаться с нами и обратился ко мне с просьбой не оставить Соню и Марочку.

На третий день по радио Левитан передал, что наши войска оставили город Владимир-Волынский. Павлушу и многих других коммунистов вызвали в горком и дали задание направиться в Бровары[205], где уже рыли противотанковые рвы. Наркомат легкой промышленности готовил для семей эшелон для эвакуации. Можно представить его прощание с Мариночкой, которая ещё спала в кроватке. С нами договорился держать связь с ним через Москву, где жил тогда его младший брат Митя. В связи с тем, что болел, перестал курить, а после прощания с нами у первого киоска купил папиросы и закурил.

Я начала готовить вещи для эвакуации. Родные начали приходить к нам узнать: можно ли будет к нам присоединиться? Эстер привела Лилю, чтобы взять ее с собой. Тетя Шева приходила узнать: сможем ли мы их устроить вместе с нами? Пропускали при входе в поезд строго по списку. Только тетя Соня по паспорту была по фамилии Левакова, её не хотели пропустить. Однако мама силой прорвалась с криком: «Это моя невестка!», и мы сели в толкучке в поезд. Над нами уже летели самолеты. Настроение наше было ужасное. Поезд передвигался очень медленно. Из Харькова начала звонить нашим знакомым-трикотажникам. Не хотелось ехать в неведомые края, но нам объяснили, что с ними будет то же самое, что лучше держаться эшелона. Мы продолжили путь. Вскоре Марочка заболела. Мама и Соня обращались ко мне: что делать?

После долгих дум решили пробираться в Астрахань к нашим дяде Грише и тете Хане — подальше от фронта. В Саратове мы решили уйти из эшелона, пошли на риск.

Узнала, как пробираться в Астрахань: поездом или пароходом? Мы решили ехать поездом, поскольку <хотели> быстрее попасть <туда>. Марочку и Мариночку повели на ночь в комнату ребёнка, а мы, взрослые, дежурили на вокзале: