– придумывали одежды, чтобы подчеркнуть несовершенство природы;

– изощрялись в поблажках, чтобы казнить себя последними словами;

– тащили на себя хомут, чтобы возмущаться: «Я не лошадь!»;

– ходили строем, чтобы была мечта о самоволке;

– наслаждались красотой, чтобы мусорить где попало; – строили небоскрёбы, чтобы не помнить о землетрясениях;

– воспитывали в себе твёрдость, чтобы забыть, что состоят из воды;

– превращались в толпу, чтобы понять, как трагически одиноки;

– катали квадратное, чтобы понять целесообразность шара;

– писали книги, чтобы понять, что это никто не читает;

– прожили свои жизни, чтобы перед смертью понять, что они чужие;

– бомбили города, чтобы построить новые;

– создали мощный Интернет, чтобы деградировать;

– не любили себя, чтобы довериться роботам…

И так далее, и так далее…

До бесконечности.

Наука даёт возможность летать, душа дарит полёт и фантазии. Как их объединить в созидательное целое?

Ведь если полушарий головы – два, о каком единстве мыслей и дела может идти речь?

Если внутри нуля поставить точку и пристально вглядываться в неё долгое время, появится ощущение, что чей-то всевидящий глаз внимательно изучает нашу сущность.

Рыба маскируется под цвет воды, и тогда вода становится похожей на рыбу.

Мелеет река. Колыбель человека – вода. Если вода уходит, человек испытывает необъяснимую тревогу.

Живое гибнет.

У сухого дерева скучная тень.

Алексей смотрел на умирающую реку, грустил и удивлялся – как консервативна Природа и равнодушна к детям своим, стадам, стаям и прайдам, ограничившись лишь тем, что заложила в них изначально, а остальное – как сам сможешь.

* * *

За окном морозно, темно и тянет холодом оттуда.

Алексей стряхнул оцепенение, глубоко вздохнул, прикрыл дверь на кухню.

Ел не спеша, едва улавливая сладость, потому что ограничивал себя и клал в кашу одну ложку варенья, скорее для того, чтобы соскучиться, а не толстеть от калорийной пищи ещё больше.

Он вслух произнёс свою любимую формулу:

– Поменьше лежать, больше двигаться, не объедаться, а поддерживать жизненные силы! Голодным попадёшь в корзину с зерном, как мышь из притчи, сытым из неё не вылезешь, а чтобы в болоте не увязнуть – необходимо много двигаться, но без лишней суетливости. Спешить надо медленно, и тогда будет меньше шансов случайно наткнуться на хищника.

И – умеренность во всем, вот что главное.

Впрочем, слово «толстеть» было бы неуместным, потому что Алексей строго дисциплинировал себя в еде и свой рацион ограничивал ещё и по причине жёсткой экономии денег. Но возраст брал своё, и животик всё-таки выделялся под джемпером.

Его зарплата делилась на три неравные части – одну часть он отдавал за квартиру, другая шла на пропитание, а третья была на особые нужды.

Однако эту тайну знал только он сам, да и нам время ещё не приспело для извлечения её со дна глубокого и раскрытия плотно сжатых створок раковины, в которой, как в сейфе, хранилась жемчужина.

* * *

Он вынул из-под батареи ботинки, которые с вечера поставил подсушиться на рекламную газетку, чтобы не запачкать пол. Обработал бесцветным средством седые разводы спереди и над пяткой, однако граница «припухлости» осталась, исчез только цветной след, а в глубине химические ингредиенты продолжали разрушать кожу.

– Хватило бы до конца сезона! – подумал с досадой. – Две тысячи тратить некстати, до зарплаты не дотяну!

Он жил две недели, от зарплаты до аванса, на две тысячи рублей. Готовил сам, каким-то невероятным усилием умудрялся уложиться в эти жёсткие рамки. Но иногда очень хотелось разносолов: копчёного мясного рулета, или порции малосольной сёмги, сыра «рокфор», винограда, красивых пирожных. Чувствовал их тонкие, волнующие ароматы на расстоянии, слюноточа́ за плотно сжатыми губами, как охотничья собака, на грани бесшабашного желания махнуть рукой на скупой бюджет и побаловать «себя любимого» разок, но он жёстко подавлял намечающийся «бунт» и в большие супермаркеты не заходил. Словно бы их и не было вовсе на карте района. Да ведь их и не было во времена его детства! Так что привыкать поздно, да и не стоит!

Он оделся, перекинул ремень сумки поверх плотной куртки: через правое плечо на левое бедро.

– Как хомут или ярмо на шею.

Обшлага замаслились, края карманов поблескивали куском антрацита. Он с грустью подумал, что куртка, пожалуй, не выдержит ещё один сезон.

– Жаль, хорошая куртка, три года продержался. Сколько на новую надо будет денег? Это уже – летом, оплата коммунальных меньше вдвое, и на распродажах что-нибудь присмотрю.

За лето он мог забыть, какие зимние вещи у него висят в шкафу, и искренне удивлялся, когда извлекал на свет, был им рад, словно неожиданному подарку кстати.

* * *

Сумка чёрная, такие в переходах рублей двести стоят. В ней четыре бутерброда с самым дешёвым сыром, в плоском пластмассовом контейнере, уложенные с вечера. Книжка, очки, запасные пакеты для покупок, чтобы не платить три рубля на кассе. Спереди, в отдельном отсеке, записная книжка «на пружинке» сбоку, с ручкой, набор желудочно-сердечных лекарств в жёстких облатках и маленькая бутылочка минералки, чтобы при случае их запить. Он «заправлял» её из большой шестилитровой бутыли, чтобы не тратиться на дорогущую минералку из киоска, которая стоила, как бутылка пива в тоскливых развалах сетевых магазинов.

Сумка пригнана плотно, по бедру не хлопала: это важно, потому что добираться до работы не близко, руки должны быть свободными в дальней дороге, а ноша – не должна мешать.

Кепку надел в последнюю очередь. Потушил свет, вышел в коридор, но вспомнил, что забыл пакет с мусором, подготовленный накануне, вернулся.

Закрыл железную дверь, повернул ключ на два оборота и положил в левый карман, чтобы не путаться с «единым» проездным, уложенным в прозрачный кармашек.

Приёмник мусоропровода открылся легко, оттуда сильный сквозняк вынес в лицо облачко пыли и вонь протухшей рыбы.

– Омуль по-сибирски! С душком!

Поспешно сунул пакет, лязгнул крышкой затвора, завернул за угол к лифту и только теперь вдохнул затхлый тёплый воздух, который он ощутил, словно липкий дурман испарения, сочащийся сквозь краску стен, как через кожу ядовитого животного.

Стены блестели зелёным маслянистым глянцем в подрагивающем освещении «дневных» длинных ламп, кособоко торчавших под потолком и круглосуточно горевших не одно десятилетие.

Грузовой лифт вздохнул, распрямил ржавые суставы, потащил в механической утробе длинный хвост кабелей. Нехотя пополз вверх, долго осуществлял манёвр подъезда, фиксации и остановки. Скрипел, нехотя, натужно и опасливо двигался, медленно раздумывал – ехать или переориентироваться в колодезном пространстве шахты и пропустить пассажирский лифт, поменьше.