Полицейские велели владельцу паба передать мне, чтобы я оставалась в „Олене“ и ждала их. Ну, убеждать-то меня не пришлось, понимаете? Я бы ни за что не вернулась на ферму Смитов! Помню, налили мне бренди, а рука так дрожит, что я еле донесла стакан до рта. Уж и не знаю, как я доехала до паба и не свалилась с велосипеда. А домой я ни за что бы не доехала. Потом за мной приехал сын на машине, положил велосипед в багажник и отвез меня домой. Вряд ли я когда-нибудь это забуду».

Бедная Дорин Уорбл! Какая она оказалась храбрая! Джесс вздохнула и перешла к следующей странице — протоколу допроса Илая Смита.

«Я ездил на ярмарку. Мы решили продать двух коров. Я выручил за них неплохую цену. Отец, конечно, стал бы ворчать: мол, продешевил… Но он уж такой, вечно был чем-то недоволен. Вот и утром, перед тем как я уехал, он тоже все ворчал насчет цен. Все шло как обычно: отец ворчал, мама готовилась стирать. Натан перед зеркалом мазал волосы какой-то дрянью, которую купил в городе. Отец сказал, что от него воняет как от шлюхи, и принялся прохаживаться на его счет.

Домой я вернулся, как обычно, около половины пятого. В дом вошел с черного хода. Мы всегда так ходим, а парадной дверью почти и не пользуемся. Я сразу почувствовал запах крови и решил, что к обеду зарезали цыпленка или двух. Потом я увидел, что за столом сидит Натан и вот так глупо ухмыляется, а перед ним лежит ружье. И рубашка у него вся в брызгах и пятнах крови. Я спросил: „Нат, что ты натворил?“

Он ответил, что убил маму и папу. И показал на отца, который лежал на полу. Я спросил, где мама. Он ответил, что она в прачечной. Я вышел в прачечную и сразу увидел мать. Потом вернулся в кухню и спросил, почему он убил их. Он сказал: „Время подошло“, — кажется, так. Время подошло. Больше он ни слова не произнес. Встал, оглядел себя — кровь как будто только что заметил — и говорит: „Надо бы пойти помыться“. Поднялся наверх, открутил краны в ванной… Я вышел во двор, закурил. Должно быть, я выкурил две или три сигареты подряд, ничего не замечая. Меня всего трясло — и снаружи, и изнутри. Потом за яйцами приехала Дорин Уорбл. Я сказал ей, что случилось, и дальше уж она всем занималась. Дорин — славная женщина. Мама часто ее вспоминала».

Джесс закрыла папку. Может быть, они поскандалили из-за пустяка — например, из-за душистого масла для волос? Может, Натану надоели отцовские оскорбления? «Время подошло»… Какие-то слова оказались для него последней каплей. Натан навсегда положил конец отцовскому ворчанию.

Джесс поехала домой — спать.

Сложись все по-другому, Лукас встретил бы начало новой недели с радостью. В выходные он отлично потрудился — аккуратно замазал царапину на зеркале. Работая в гараже, он вспоминал молодость. В прежние годы он разъезжал на старых драндулетах и всегда сам чинил их.

— Ах, счастливые деньки… — вздохнул Лукас и тут же сам себя одернул. Какие там счастливые… Если честно, жизнь у него тогда была просто мерзопакостная. И все равно он всегда любил чинить старые машины.

В прежние времена ему хотя бы не приходилось волноваться из-за трупов, которые попадаются в самых неожиданных местах. Он в последний раз протер зеркало и отошел на шаг — полюбоваться своей работой. Тут в дверь гаража постучали, и радость тут же увяла, сменившись ужасом.

Неужели копы?

— Кто там? — крикнул он, стараясь не выдавать тревоги.

Пришедший назвался — глухо буркнув свое имя.

— Чтоб тебя! — буркнул Лукас, но все же открыл дверь и, поманив гостя в гараж, тут же запер за ним. — Я же сказал: между нами все кончено! — напустился он на вошедшего. — Какого черта ты сюда заявился? Не желаю иметь с тобой ничего общего!

— Я пришел сюда, — спокойно ответил гость, — потому что ты сам запретил приходить к тебе домой. Вот я и решил ткнуться в гараж. Чем занимаешься? «Мерс» полируешь?

— Кой черт — полирую! — огрызнулся Лукас. — Замазываю царапину! Наверное, задел что-то на твоей распроклятой ферме. А может, и не там… Но на всякий случай…

В голову вдруг стукнуло: чем меньше известно гостю, тем лучше.

— Я просто проверяю, в порядке ли машина, — зачем-то добавил Лукас, хоть и понимал, что уже сболтнул лишнее, и как бы невзначай набросил на зеркало тряпку.

Его собеседник оперся о машину, чем еще больше разозлил Лукаса.

— Знаешь, чему учат новичков в полицейской школе? — спросил Лукас, неприятно осклабившись. — Никогда не трогать машину. Если на дороге приходится останавливать машину, надо наклониться к окошку или попросить водителя выйти. А к самой машине прикасаться нельзя. Почему? Потому что все автолюбители очень нервничают, если к их «ласточке» прикасается чужой. Так сказать, примитивный пережиток первобытных времен — все стремятся защищать свою территорию.

— Тебя, Лукас, трудно заподозрить в первобытных пережитках, — заметил гость, но намек понял и от машины все же отошел. — Я так считаю…

— А мне плевать, что ты считаешь, — ответил Лукас. — Зачем приехал?

— Я думал, нам нужно все обсудить.

На ум Лукасу вдруг пришло выражение, бывшее в ходу в годы его юности:

— Значит, неправильно ты думал, солнышко!

Ему стало не по себе. Последние события сильно растревожили его. Он так старательно лепил нового себя — и вот пожалуйста! Новая оболочка без труда отпадала, а под ней обнаруживался прежний Лукас… В чем дело?

— Я имею в виду, — продолжал ничего не подозревающий гость, — если ты в самом деле нашел труп…

— Конечно, я нашел его в самом деле! — рявкнул Лукас. — Или, по-твоему, я нарочно все придумал?

— Нет, нет, конечно нет! — примирительно заявил его собеседник. — Но во вчерашнем вечернем выпуске новостей об этом ни слова.

— Значит, его пока не нашли. — Лукас постарался скрыть облегчение. Чем дольше труп не найдут, тем труднее будет полиции выйти на его след.

— В таком случае ты, наверное, собирался заявить в полицию?

Лукаса чрезвычайно раздосадовали и сам вопрос, и тон, которым он был задан.

Сам Лукас не жалея сил избавлялся от простонародного выговора жителя южных, рабочих, кварталов Лондона, хотя в последние годы такой выговор даже вошел в моду. Когда он рос, так говорить считалось не стильно. Тот, кто так говорил, считался «другим», «не из наших». Тех, кто так говорил, не пускали в те круги, куда отчаянно стремился Лукас. Поэтому в юности он старательно вырабатывал у себя произношение, которое тогда называли «шикарным». И все равно знал, что говорит не совсем «как надо». Он завидовал той беззаботной уверенности выходца из среднего класса, какую слышал сейчас в голосе своего гостя. И презирал его.

— Ты что, спятил? Как бы я им объяснил, зачем туда пожаловал? — не выдержал Лукас.

— Объясни, что заехал туда из любопытства. Мол, подыскиваешь место под застройку.

Лукас еще больше разозлился — откуда его гостю знать, что там, на ферме, у него возникли именно такие мысли? Неужели его так легко раскусить? Неужели он настолько прозрачен? Из того, чьи мысли можешь прочесть, можно веревки вить… В голове невольно всплыли прежние подозрения.