Девушка кивнула смущенно:

— Ну да. Меня батюшка с матушкой Данькой звали.Говорили, что мне надо было мальчишкой родиться. Я в детстве забияка была —спасу нет, со мной даже Илья, старший брат, связываться боялся. Вот и назваласьДанькой, когда пошла родителей искать.

— Искать? — удивился Алексей Григорьевич, морщасьот грозного лая Волчка, который нипочем не давал Сажину и его дочери удалитьсяхотя б на шаг. — А чего с ними такое? Почему они на свадьбу дочери князяВасилья Владимировича не приехали, там все Долгорукие собирались, и родственники,и свойственники, и седьмая вода на киселе? А Софья все же Василью Васильевичу,как и мне, троюродная сестра. Он долго злился, что за твоего отца вышла, да ивсе мы злились, да сколько можно? Порешили мы с ним предать забвенью старинныераспри и помириться с Софьюшкой. Знаю, что ей было загодя приглашениеотправлено. Неужто не получили?

— Получили, — угрюмо кивнула Даша. — Иполучили, и отправились в путь. Хотели меня с собой взять, да я наканунеперекупалась, простыла, говорили, нельзя мне в такой долгий путь трогаться.Оставили дома. Брата Илью на хозяйстве, меня — за маленькими смотреть. До чегоже сердце у меня болело, когда они уезжали, — передать не могу! Умоляла:«Матушка, родненькая, не езди, ради Христа!» Сон видела плохой — такой плохой истрашный... Не послушались они меня. Очень радовались, что его сиятельствоВасилий Васильевич про них наконец вспомнили, что с родней теперь помирятся,через столько-то лет. Поехали... Уже в последнюю минуту я упросила отца, чтобыВолчка с собой взял. Они уехали, а я места себе не находила. Прошло две недели— по моим подсчетам, они уже должны были быть в Москве, как бы медленно ниехали, — вдруг снится мне сон — страшный-престрашный. Клубок змей... Вещимтот сон оказался! Поутру слышу: кто-то лает под моими окнами. Смотрю — Волчок!Весь ободранный, голодный, еле живой. Увидел меня, сел рядом и завыл... такзавыл, как по покойнику воют. Я сразу поняла — беда. Волчок сутки спал, виднобыло, крепко досталось ему. А что стряслось — так не расскажет, не человек ведь,говорить не обучен. Зато как отлежался, очухался — опять начал выть да лаять,да вокруг дома метаться. Отбежит от крыльца и на меня глядит — пошли, мол, идиза мной! И в лес манит, вдаль. Долго мы с братом спорили да рядили, что делать.Он говорит: надо-де ждать. Я — ждать нельзя ни в коем случае, надобно идти напоиски. А на нем все хозяйство, тут как раз косьба-молотьба, ему продыху нет. Исам не может уехать, и меня не отпускает. Я взяла и... Даша махнула рукой.

— Сбежала? — отчего-то особенно жадно спросилакняжна Екатерина. — Неужто сбежала из дому?

— Что ж было делать? — доверчиво взглянула на нееДаша. — Взяла отцову старую одежку, в которой он ездил поля объезжать,косу остригла... — Глаза ее на миг заволокло слезами. — Коса у менябыла такая, что ни в какую шапку не спрячешь.

— Косу! — ахнула Екатерина Алексеевна. — А нежаль было?

— Отца с матерью жальче, — ответила Даша спечальной улыбкой. — Коса — что коса! Коса вырастет, а нет, так и Бог сней. А вот отца с матерью других Господь уже не даст.

Петр Алексеевич незаметно кивнул. Он всю жизнь жил с горькойобидой на судьбу за то, что отняла у него родителей, обездолила. Теперь отзвуктой же обиды услышал в словах этой девушки и посмотрел на нее с еще большей симпатией.Хороша, ну до чего хороша! Только вот любопытно знать, куда она девала своигрудки, когда представлялась мальчишкою? Он сам видел ее в образе юнца и,сколько помнил, грудь у нее тогда была вполне ребячья, плоская. Небось потужезатянулась под рубахой какой-нибудь тряпкою. То-то дивилась горничная, когдаДаша предстала перед ней в своем естественном виде. Грех, право слово,уродовать этакую стать!

И мысли рано созревшего, рано познавшего доступные женскиепрелести, рано развратившегося юнца незамедлительно обратились именно к этому,более всего в жизни интересующему его удовольствию. Теперь он смотрел на Дашусовсем иным взглядом — раздевающим. Он уже мысленно обладал ею и от мыслей этихвозбудился так, что даже стоять сделалось неловко. Вот странно: ни прежняяневеста, Мария Меншикова, ни Екатерина Алексеевна, с которой его ненавязчиво,но неуклонно сводит князь Долгорукий (Петр был, может, и не больно умен, затопроницателен, особенно относительно человеческого корыстолюбия), не заставлялиего томиться неодолимым плотским желанием. А тут — будто огнем обожгло!

Он неприметно усмехнулся. Еще не встретилось женщины,которая отказала бы императору, пусть он и неуклюжий юнец. Зато — венценосныйюнец! Эта скромница тоже не откажет. Жаль, что нельзя получить ее прямо здесь.

Петр прикусил губу, пытаясь как-то успокоиться, в порывежелания забыв, что женщины, которые «не отказывали ему», были просто девки,добрые ко всем, готовые за подобающую плату отдаться любому и каждому, будь онгосударь или последний бродяга. К дамам из общества он не решался подступиться,опасаясь отказа, да и не имея ни навыка, ни охоты быть куртуазным кавалером,вот и таскался по сущим блядям, на которых даже не давал труда оглянуться,удовлетворив свое скороспелое желание.

Даша была другая. И глаз от нее не отвести и смотретьневыносимо. А эти слезы, которые вдруг повисли на ее ресницах и покатились пощекам, едва не заставили Петра застонать от нового приступа похоти.

Слезы?.. Она плачет? Сквозь шум молодой, жаркой крови в ушахон услышал, как Даша рассказывает о своих скитаниях.

...Больше недели провела она в пути, когда наконецприблизилась к Лужкам. И тут Волчок, который неутомимо и упорно вел ее попроезжей дороге, метнулся в лес с таким жалобным воем, что у Даши сердцеоборвалось. Она всю дорогу ожидала чего-то ужасного, а тут поняла, что ожиданиясбылись.

Волчок привел ее на малую прогалину в сыром, чахломперелеске, где царил вечный полумрак. Было нечто кладбищенское, беспросветноунылое в этом месте, но оно не напоминало о вечном покое — напротив, казалосьзловещим. Даже запах стоял здесь особенный — гнилостный, вызывающий тошноту.

Волчок улегся на каком-то холмике, сложенном из пластовдерна, и закрыл глаза. Даша подошла ближе... и упала рядом с псом, когдапоняла, что это за холмик. Нет, не зря вспомнила она о кладбище! Вещее сердцеподсказало: это могила, в которой нашли последний приют ее отец с матерью. Иона замерла рядом с Волчком, почти обеспамятев от горя.

Даша не помнила, сколько времени пролежала так — не в силахни размышлять, ни даже плакать. В чувство ее привела вечерняя сырость и страх —страх, который вдруг вкрался в душу, поселился там и завладел всеми еепомыслами. Вдобавок забеспокоился Волчок. Вцепился зубами и тащил, тащил смогилы... Еле двигаясь — все тело застыло и одеревенело, — чувствуя себятоже мертвой, Даша отползла в чащу и замерла, вглядываясь в сгустившийсявечерний полумрак.