— Вытяжкой из мышьяка сейчас научились исцелять оченьмногие болезни, — любезно рассказывал иноземный гость. — Этосовершенно волшебное средство называется тинктура моруа. Мне чудом удалосьсделаться обладателем малой порции этого чудодейственного лекарства.

Разумеется, Кейт, как и мадам Лопухина за минуту до него,нес чистую околесицу. Тинктура моруа не имела к мышьяку никакого отношения.Даже тинктурой, то есть настойкой, она называлась чисто условно. Это былосложносоставное средство, смесь вытяжек различных растений, от наперстянки доэкзотического алоэ, Кейт и сам толком не знал названий всех компонентов этогозелья. Зато он знал все о его свойствах, и знал отлично... Разумеется, он несобирался никого посвящать в такие тонкости, а потому с прежним оживленнымвыражением говорил:

— Об одном сожалею, господин Остерман, что не могу вампорекомендовать тинктуру моруа. Насколько мне известно, это не панацея, темпаче не поможет она от глазных болезней. Однако если кто-то из вас или вашихблизких хворает грудными болезнями или, боже упаси, холерой...

— Про холеру мне ничего, не известно, а вот великая княжнаопределенно страдает грудной болезнью, — заявила Наталья Федоровна, ноКейт, похоже, пропустил эти слова мимо ушей.

— Внимание, господа!

Он несколько раз красиво щелкнул пальцами, словно жонглер,который готовится поразить публику ловкостью своих рук, и изящным жестомвыхватил из кармана камзола плоский флакончик с золотой крышечкой:

— Рекомендую! Тинктура моруа!

Наталья Федоровна издала восхищенное восклицание, однакобыло бы затруднительно определить, относится оно к содержимому флакона или кнему самому, поскольку вещица и в самом деле была замечательная. Каждому выпалоудовольствие подержать ее в руках, полюбоваться отшлифованной темно-синейяшмой, из которой был сосудец выточен, а также золотой крышечкой, притертойнастолько прочно, что даже невозможно было угадать, как она отвинчивается илиснимается.

— Не пытайтесь открыть, господа, — посоветовалКейт, не без опаски следя за мягкими, алчными ручками Натальи Федоровны,которая самозабвенно сражалась с крышечкой. — Чтобы открыть флакон,надобно знать особую хитрость. Кроме того, жидкость весьма летуча и быстроиспаряется. А мне бы не хотелось лишиться ни капли ее. Это и в самом делеуникальное произведение химической науки. Несколько капель — ну, для каждойболезни есть своя определенная дозировка — сделают человека здоровым. Другоеколичество способно лишь усугубить признаки имеющегося у нее... я хочу сказать,у него, прошу прощения, я все еще говорю по-русски с ошибками! —имеющегося у него заболевания, постепенно сведя больного в могилу. Третье количествоубьет вашего врага на месте. Но самое интересное свойство имеет всего лишь однакапля тинктуры моруа — одна капля, господа! Эта капля, добавленная в спиртнойнапиток, водку или вино, полностью подавляет волю человека и делает егопокорным исполнителем всех желаний и повелений того, кто подал ему напиток.

— Ну, это сказки какие-то, — проворчалтрезвомыслящий Остерман, ожесточенно натирая свои и без того красные, опухшиеот непрерывного зуда веки. — Как это мыслимо: полностью подавить волючеловека? Да и кому это нужно? На что?

— Ну, не скажите, Андрей Иваныч, — задумчивопропела Наталья Федоровна. — Ну, не скажите...

Синие глаза ее загорелись поистине адским, коварнымогоньком, и Степан Васильевич надулся, как мышь на крупу. Он отчетливопредставлял, о чем сейчас размышляет его супруга. Полная власть... в сознанииНатальи Лопухиной это словосочетание имело смысл только по отношению кмужескому полу. Полная власть над мужчинами!

«Мало ей, что ли? Кого еще решила к своей юбке пришить?Левенвольде, что старший, что младший, покорные рабы, по слухам, консул Рондотоже не против, да и вообще... Неужто за этого якобита Кейта взяться решила?» —тоскливо, обреченно привычно подумал Степан Васильевич, даже не подозревая, чтона сей раз он категорически ошибается насчет помыслов своей жены. Натальядумала только о своем собственном, венчанном, родном, до смерти надоевшем муже.Вот чью волю она хотела бы подавить!

И не только она...

— Катя, ты что?.. — начал было АлексейГригорьевич, но самоуверенная красавица только повела смеющимися глазами — и онзамер, усмиренный.

Спору нет, князь Долгорукий был скор на расправу и умел судовольствием ставить людей, даже самых близких, на место. Наедине с дочерью,пусть даже он ее и очень любил, князь не полез бы в карман ни за оплеухой, низа грубым, уничижительным словом, однако в присутствии императора он обращалсяс Екатериной не с меньшей почтительностью, чем с самой великой княжной НатальейАлексеевной, как бы подавая пример венценосному юнцу. Сказать по правде,последнее время, когда далеко идущие намерения окончательно сложились в головекнязя Долгорукого и он понял, какими путями можно приблизиться к желаемому —верховной власти, отец и наедине стал обращаться с дочерью иначе, стараясь неунижать ее и не грубить ей, а также со всем возможным старанием удерживался отрукоприкладства. Черт знает, если все так пойдет, как рассчитывает АлексейГригорьевич, если все сложится, не придется ли ему самому в ногах у Екатериныползать, вымаливая прощение за каждый тычок, каждую оплеуху, каждое ехидноесловцо? Лучше, чтобы таких грешков было поменьше, потому что нрав у доченькитакой же крутенький, как у батюшки. Сейчас ее прогневишь — как бы через год сголовой не проститься!

Итак, старый князь смолчал. Не обмолвился ни словом имолодой Долгорукий, однако по другой причине. Сестру и отца он ненавидел (в егооправдание можно лишь сказать, что эта ненависть была порождением их ненавистии вынужденным ответом на нее), а потому страстно желал, чтобы Екатерина, которуюАлексей Григорьевич старательно сводил с молодым императором — со всемизамашками опытной, прожженной сводни! — попадала дурацкое положение.Подобно всем высокородным гордячкам, она не выносила ни малейшей насмешки надсобой, всякая ухмылка, пусть даже в сторону, казалась ей оскорблением еедостоинства. Что бы она там ни задумала с этим бродяжкою, будет очень забавнопоглядеть, как она сядет в лужу.