он зашел за ней, она была уже одета, причесана и накрашена. Даже сумочку с собой брать не стала. Пачка сигарет с зажигалкой за пазуху – и все, двинулись.

Они шли по тем же самым местам, по которым мы со Стасом ехали на велосипедах три недели спустя, только выглядело тогда все совсем по-другому. Тогда рядом с ним было живое воплощение вожделения [и разврата]. Любой прохожий, встретивший их тогда, наверняка испытал противоречивые чувства. Странная парочка – слева ничем не примечательный паренек, справа – она, говоря простыми земными эпитетами, девушка, одетая явно не по погоде – в черную футболку с короткими рукавами, джинсовую мини-юбку, тонкие темные колготки и туфли на шпильках, – она шла вроде бы скромно, заложив руки за спину и невинным взглядом бегая по сторонам. Но [вы, конечно же, должны это понимать!] в ней в то же время крылось нечто невообразимое, роковое, что всегда притягивало к ней взгляды многих, если не сказать – всех. И никто из этих случайных прохожих, конечно же, и подумать не мог, какую страшную тайну несла в себе эта красивая девушка, сколько всего ей уже пришлось пережить за свою недолгую жизнь и что на ней уже стояло невидимое и несмываемое клеймо смерти. Стас же [как ни странно, он был одним из немногих, кто не поддавался ее чарам] смотрел на нее сбоку и просто любовался ею. Сегодня она выглядела как-то по-особенному красиво. Длинные черные волосы были расчесаны на две стороны так, что лицо полностью открывалось. На нем, слегка бледном от постоянной нехватки свежего воздуха, особенно выделялись глаза с густыми подкрашенными ресницами, подведенные черными тенями. Даже пахло от нее какими-то особенными, дорогими духами, которых у нее раньше явно не было. Так, вводя в ступор прохожих, они вдвоем дошли до супермаркета, в котором спустя три недели побывали и мы.

– Пойдем перекусим чего-нибудь, – предложил Стас.

– Спасибо, я не голодна, – чуть улыбнулась она.

– Ты же с утра ничего не ела, – удивился Стас.

– Да, но я не голодна, – снова улыбнулась Настя. Он только пожал плечами. Они двинулись дальше и вскоре уже шли по той самой аллее парка, где когда-то давно Настя гуляла с Максимом. Теперь все было то же самое, разве что на темном небе виднелись звезды и бледный серп луны, да и народу в парке гуляло больше: все-таки был еще не поздний вечер.

– Жаль этого парня, Макса, – проникновенно заговорила вдруг Настя, подняв глаза к небу, – он этого уже никогда не увидит, никогда не прогуляется по этой аллее при луне, как тогда…

Стас, опустив голову, молчал. И в самом деле, сказать тут было нечего. Да и вспоминать об этой страшной тайне лишний раз как-то не хотелось.

– А все эти люди даже не догадываются, что я убийца, – продолжила Настя со смехом, – вот, смотри. – И, подойдя к какой-то прогуливавшейся под руку молодой парочке, она спросила: – А вы знаете, что я убила человека?

– Оу, круто, – ответила девушка. Когда парочка прошла мимо, парень обернулся и весело промолвил: – Мы тоже.

– С ума что ли сошла? – кинулся к Насте Стас. Она в ответ только усмехнулась:

– Да расслабься ты. Они же мне не поверили.

Подул холодный пронизывающий ветер, зашумел остатками листвы на деревьях, зарябил воду в лужах. Стас поежился, но Насте в ее более чем легкой одежде было, похоже, все равно. Они присели на скамейку, ту самую, где когда-то давно Настя сидела с Максимом (а может, и другую). Снова она так же положила ногу на ногу.

– Красиво здесь… – прошептала она, оглядываясь (да, все вокруг было опять то же самое). – Знаешь, я теперь вспоминаю, он ведь тогда, когда мы как раз здесь сидели, что-то говорил такое про мою невинность, про чистоту там, про какой-то белый платок. А потом стал нести вообще какую-то чушь про жандармов, про сортиры, из которых хлещет дерьмо. А вот я теперь думаю и понимаю: я и есть то самое дерьмо, от которого нужно спасать всех вокруг.

– Перестань, не говори про себя так, – поморщился, отвернувшись, Стас.

– Стас, я убила человека, понимаешь?! – произнесла она вроде бы спокойно и в то же время с надрывом. – Я убила его хладнокровно, даже не думая, что мне за это светит, просто убила, теперь он мертвый, уже никогда больше не пройдется по этим улицам, никогда не всадит свой член в чужое тело… А потом я еще и тебя в это втянула, теперь ты из-за меня так можешь попасть…

– И что теперь? – резко повернулся к ней Стас. – Ради этого ты меня сюда позвала? Чтобы вдоволь об этом поплакаться?

– Нет… – Она вдруг взяла его руку и положила себе на грудь. – Я хотела сказать… После всего, что мы вместе пережили… Я имею в виду, нас столько всего всегда связывало… Словом, я люблю тебя… Ты чувствуешь, как бьется мое сердце рядом с тобой?..

Разумеется, Стас не сказал, как в анекдоте: «Ого, охрененные у тебя сиськи!» Вместо этого он посмотрел на сигарету, которую Настя держала в руке и собиралась закурить, и равнодушно изрек:

– Это наверное потому, что ты слишком много куришь. За последние десять минут это уже вторая. А сердце у тебя слабое, я знаю.

– Извини, я просто волнуюсь, – ответила Настя. – А сигареты я легкие курю, от них ничего не станет.

– «Легкие»! – передразнил Стас. – Да у тебя у самой легкие уже черней некуда. И сердце у тебя, – он отдернул руку от ее груди, – черное. И душа у тебя черная. И все черное.

Действительно, тогда черным у нее был даже лак для ногтей. Но она недовольно отодвинулась на край скамейки и отвернулась, показывая, что не желает больше говорить на эту тему. На глазах ее, кажется, даже блеснули слезы…

… – А вообще, она меня туда позвала только за одним – чтобы опять затащить потрахаться, а потом переехать ко мне, – произнес Стас, закидывая ногу на седло велосипеда. – Мать-то ей денег теперь не дает, вот она и решила за чужой счет пожить.

Я снова взглянул на звезды, мерцавшие холодным светом из-за облаков на темном полотне неба, на теплый и уютный свет окон домов, на яркие и приветливые рекламные вывески, на несущиеся мимо машины… Все было то же, что и раньше. И все-таки другое. Не было той атмосферы, того аромата, который она пронесла по этим улицам и который растворился в вечернем воздухе, так и не достигнув нас и всех этих непосвященных людей, не