Когда в начале семидесятых Федеральный совет захотел ратифицировать Европейскую конвенцию о правах человека, эти принудительные меры стали проблемой и начали привлекать к себе внимание. То, что происходило в доме Святой Марии, как и во многих других местах, дошло до властей. Как именно, мы не знаем: возможно, были жалобы от некоторых семей, или молодые девушки, покидая заведения, открывали правду. Факт в том, что дом Святой Марии закрылся в семьдесят третьем году, а два года спустя был преобразован в профессиональный центр, предлагающий обучение молодым людям, оказавшимся в трудной ситуации.

Моя мать… Далленбах… Я невольно строю гипотезы, одна отвратительнее другой. Все постепенно становится на свои места.

— Кто в доме Святой Марии мог творить насилие?

— Мы этого не знаем. Не секрет, что во многих учреждениях сексуальное насилие было рядовым явлением: его совершали начальники и надзиратели, да и сами интернированные… Мы не нашли практически ни одного описания акта насилия ни в досье, ни в письмах, что легко объяснимо. С одной стороны, интернированные не сомневались, что их переписка контролируется и подвергается цензуре; с другой — многих женщин подозревали в испорченных нравах и развращенности. Они знали, что их слово не воспримут всерьез и сурово накажут за доносительство. Мы сталкиваемся с классическими случаями возложения вины на потерпевших, что было очень легко сделать, поскольку уязвимые люди не могут себя защитить… — Марианна Дюссо снова берет в руки фотографию. — Как зовут вашу мать?

— Нина. Нина Кирхер. Это фамилия по мужу. Моим отцом был Йозеф Кирхер.

Марианна удивленно вздергивает брови, и я решаю, что она уже слышала о деле, но дело оказывается не в этом.

— Йозеф Кирхер… фотограф?

— Да.

— Вот как… Я и подумать не могла… Я восхищаюсь работами вашего отца, была на выставке его фотографий несколько лет назад в Женеве… Огромный талант.

— Благодарю… — Я немного смущен. — Девичья фамилия моей матери Янсен. Но я не уверен, что она настоящая.

Марианна хмурится, на этот раз еще выразительнее.

— Почему вы так говорите?

Отступать некуда. Желая скрыть истинные причины приезда в Лозанну, я рискую упустить главное, а этой женщине я доверяю. У меня нет абсолютно никаких оснований ее подозревать.

— Буду с вами откровенен: я здесь потому, что мою мать арестовали два дня назад за попытку убийства.

Марианна даже не пытается скрыть изумление. Я вытаскиваю телефон, открываю сохраненную статью и даю ей просмотреть.

— Вы, возможно, слышали об этом… Средства массовой информации широко освещали это дело.

Она качает головой, глядя на газетную статью.

— Нет, последние несколько дней я была ужасно занята и не следила за новостями… Расскажите, что случилось?

Я излагаю ей события с того момента, как узнал новость по телефону, до моего визита в полицейский участок в Авиньоне.

— Я очень вам сочувствую. Но зачем вы здесь? Как все это связано с домом Святой Марии?

— Человек, которого она хотела убить, — швейцарский врач. От нашего адвоката я узнал, что он работал в этом доме, когда там была моя мать.

— Невероятно…

— Больше никто не в курсе. Даже полиция не знает, что может связывать мою мать с этим человеком. Его зовут Грегори Далленбах, он из Лозанны.

Лицо молодой женщины застывает.

— Это имя вам что-то говорит?

— Я… Может быть. Кажется, оно мне где-то попадалось — возможно, в одном из досье, — но я не уверена.

— Далленбах уже на пенсии, он старик… Врачи не знают, выкарабкается ли он, а моя мать рискует провести остаток жизни в тюрьме.

Дюссо качает головой, вид у нее растерянный.

— Не знаю, что и сказать…

— Мне неизвестно, как мама оказалась в одном отеле с этим человеком, но я уверен: сорок лет назад в доме Святой Марии что-то произошло. И я должен выяснить, что именно. Я знаю, вы заняты работой, но очень прошу помочь мне. Никто лучше вас не знает этот дом. Без вас я ничего не добьюсь.

— Обещаю сделать все, что смогу. — Марианна бросает взгляд на часы. — У меня через четверть часа занятие, и нам придется расстаться, но я обещаю, что покопаюсь во всех архивах, которыми мы располагаем на дом Святой Марии, и попытаюсь что-то найти. Я уже сейчас могу отправить вам некоторые документы, которые мы отсканировали. Напишите мне адрес вашей электронной почты, и я пришлю вам все как можно скорее.

Она протягивает мне свой мобильный. Я ввожу адрес в контактную карточку, которую Марианна только что создала, а заодно указываю и номер телефона.

— А что стало со зданиями Святой Марии?

— Они были заброшены на десять лет, потом их купила гостиничная группа и превратила в довольно популярное заведение. Все было полностью восстановлено. Трудно представить, что отель мог когда-то быть воспитательным домом…

— Я бы очень хотел взглянуть на него собственными глазами. Расскажете, как туда добраться?

Марианна колеблется, прикусив губу.

— Вы не против, если мы поедем вместе? Я свободна завтра после полудня. Мы могли бы пообедать там — я забронирую столик, а заодно воспользуюсь возможностью и расскажу вам все, что мне покажется интересным.

— Отлично, с удовольствием.

— Не хочу давать вам ложную надежду… Все это дела далекого прошлого… Как я уже говорила, много архивов уничтожено.

— Не беспокойтесь. Все, что вы делаете, очень важно для меня.

Марианна встает и убирает телефон в сумочку.

— По-моему, вам следует рассказать полиции все, что вы знаете; это поможет вашей матери.

— Спасибо за совет, но я предпочитаю немного подождать… С сегодняшнего дня она в марсельской тюрьме. Правосудие не станет участвовать в поиске истины, для них важно одно — найти виновного. Подозреваемая у них уже есть.

— Я понимаю.

Она улыбается, протягивает через стол руку. Мне спокойно с этой женщиной, хотя я редко теряю бдительность с едва знакомыми людьми.

— Вы правда верите в месть спустя столько лет?

— До сегодняшнего дня не верил. Но, после всего услышанного сегодня, убежден, что это возможно, если человек разрушил вашу жизнь…

6

Как будто желая продлить агонию и без того слишком долгого пути, опекун ехал медленно — с тех пор как они пересекли ворота заведения. Прежде всего Нину поразил контраст между ухоженными садами и уродливым серым фасадом с зарешеченными окнами. На лужайке она заметила трех девушек своего возраста, половших сорняки. Через грязное стекло на мгновение встретилась с ними взглядом, но ничего не смогла прочесть в их глазах.

— Тебе повезло, что они приняли тебя так быстро, — сказал опекун, паркуясь. — У тебя не будет другой возможности искупить свою вину.

С чемоданом в руке Нина поднялась по массивным ступеням. Посмотрела на небо — как в последний раз. Они вошли в большой холодный холл с голыми стенами.

— Подожди здесь, — приказал он и направился по коридору направо.