В глазах маленького оборванца вспыхнул алчный огонек. Но мальчишка упрямо молчал.

— А за пять? — продолжал испытывать ребенка Киэнн.

Только сейчас Эйтлинн сообразила, что денег-то у него, скорее всего, нет (откуда бы им взяться?) И ей и впрямь захотелось кусануть его побольнее.

— ¡No te entiendo ni verga! [3]— с нажимом повторил мальчуган, на этот раз вынудив Киэнна разразиться искренним хохотом.

[3] Ни хрена не понимаю!

— ¡Órale! ¡Tienes cojones, chacho! ‘¡Chinga tu madre, gringo, no hablo tu pinche inglés!’ Eres un embusterito, chico. Pero eres maravilloso.[4]

[4] Вот это да! У тебя есть яйца, пацан! Пошел на хрен, гринго, я не говорю на твоем гребаном английском! Ты врунишка, малый. Но ты восхитителен!

На этот раз латинос разинул рот, да так и замер. Явно не слишком ожидал, что светловолосый гринго заговорит с ним на испанском.

— ¿Cómo te llamas? [5]— тем временем продолжил Киэнн.

[5] Как тебя звать?

Мальчишка еще секунду недоверчиво хмурился, после чего милостиво поведал:

— Rico, señor. — И почти тут же задал самый важный вопрос: — ¿Por que tu perro no sabe cómo andar?[6]

[6] Почему твоя собака не умеет ходить?

Киэнн нагло ухмыльнулся.

— Está enfermo. Una enfermedad muy única. Y muy peligrosa.[7]

[7] Она больна. Очень редкая болезнь. И очень опасная.

Латинос прищурился:

— Eres un embustero también.[8]

[8] Ты тоже врун.

Киэнн захохотал вторично, не скрывая восторга:

— ¡Desde luego que soy! — Он поманил пацана к себе, переходя на таинственный шепот сказочника. — Escucha, realmente este perro no es un perro. Es una reina encantada, ¿viste?[9]

[9] Разумеется! Слушай, на самом деле эта собака не собака. Это заколдованная королева, понимаешь?

Мальчик презрительно скривился:

— No mames. No soy un niño estupido. ¡No me vengas con camelos![10]

[10] Не гони. Я тебе не глупый ребенок. Не рассказывай мне сказки!

— Bien[11], — кивнул Киэнн. И обернулся к Эйтлинн: — Что скажешь, Этта? Разве он не великолепен? В сказки не верит, врет не смущаясь, матерится по-черному. Правда, он заслужил пять долларов? Вот только… — Он снова доверительно улыбнулся латиносу: — No tengo dinero, chaco. Ni una peseta. ¿No me crees? Me vale madres lo que pienses, chamaco.[12]

[11] Хорошо.

[12] У меня нет денег, малец. Ни копейки. Не веришь? Мне похрен, что ты там думаешь, пацаненок.

Эйтлинн понимала далеко не все жаргонизмы, которые отвешивал маленькому Рико ее спутник, да и вообще не слишком хорошо владела испанским, но суть уловила: вместо того, чтобы объяснять странности ее поведения, Киэнн напрямую сообщил парнишке, что здесь замешана магия. Ни на секунду не сомневаясь, что тот ему все равно не поверит, или же не поверят самому ребенку, вздумай он об этом кому сообщить. Тактика, в общем-то, верная, и к тому же она всецело оправдала себя, но на душе почему-то скребли кошки. И, уходя прочь по засыпанной мелким гравием тропе, Эйтлинн то и дело спотыкалась, оглядываясь на оставшегося стоять на берегу мальчугана, пока тот не юркнул куда-то в другие кусты, окончательно пропав из виду.

— Осуждаешь, да? — размеренно шагая рядом с ней, даже не спросил, а скорее констатировал Киэнн. — Думаешь, я должен был что-то для него сделать? Их здесь тысячи, таких вот грязных, оборванных, голодных и, вероятно, беспризорных. Тоже забыла? Да, и с большой вероятностью Ллеу сейчас — один из них. Только не делай того же, что и я. Не проецируй образ Ллевелиса на каждого встречного ребенка. И в частности — на этого. Это не он, поверь. Мы с тобой не имеем к этому мальчику никакого отношения.

Зудящее напряжение в воздухе безошибочно подсказывало Эйтлинн, что самому Киэнну также стоит немалого труда не оглядываться. То, что он говорил сейчас, по меркам Маг Мэлла попахивало крамолой, фейри твердо верили, что дети чужими не бывают (хотя иногда это правило обретало и другую сторону), и Эйтлинн приходилось непрестанно напоминать себе, что здесь не Маг Мэлл, а в чужой монастырь со своими законами не лезут.

— Но каков, а? — все же не сдержав восхищения, цокнул языком Киэнн. — Пять баксов для него наверняка целое состояние, и по-английски он точно говорит. Ан нет, принципиальный! «Иди на хрен, сеньор!» Блеск!

Тропа через парк, походивший на некое постапокалиптическое пространство с разрушенными стенами, ранее оберегавшими чью-то частную собственность, и обтянутыми сеткой-рабицей заборами, потихоньку вывела их к скоростной магистрали вполне приличного вида, даже с очерченной велосипедной дорожкой по краю. Киэнн остановился на обочине, выгреб из ближайшей урны охапку каких-то дешевых флаеров, сунул их в карман и хитро усмехнулся Эйтлинн:

— Ну что, детка, пора автостопить?

Их подобрала немолодая темнокожая пара на порядком раздолбанном «ниссане», когда-то, по-видимому, ярко-синем. Киэнн почти сразу перешел на афроамериканский жаргон с такой же легкостью, как раньше на мексиканский диалект испанского, и Эйтлинн снова с трудом понимала, о чем эти трое беседуют. Или это пребывание в теле собаки так влияло на нее? Было бы досадно разучиться понимать речь людей… Черные изумленно поглядывали на странного светловолосого парня, а тот беспечно заливал им что-то про маленький бар с живой музыкой в закоулке между Мичиган авеню и Бродвей стрит, сыпал пошловатыми анекдотами и, понятное дело, самозабвенно пел блюз. Эйтлинн устроилась рядом с ним на заднем сидении, уложила собачью морду ему на колени, и сама не заметила, как задремала, предоставив Киэнну честно отрабатывать проезд, развлекая хозяев машины. В конце концов, она ведь была всего лишь собакой.

Ей снилось, что из мутных вод озера Мичиган под мертвенно-бледной луной выходит на бетонный берег бледная, как лунный свет, дева с перстами сияющими, та, что не отбрасывает тени, идет по грудам щебенки, мимо заборов из рабицы, прижимая к груди темноволосого младенца, и по-собачьи воет на луну… «Пусть солнца благостным лучом согрет он будет день за днем, вдали от стылых вод...» Или это она сама?..

— Выходи, Этта, приехали.

За окнами «ниссана» шумела, галдела и орала в тысячу глоток знаменитая Великолепная Миля. Киэнн выбрался из машины и, старательно имитируя общение с настоящей собакой, похлопал себя по бедру:

— Пошли.

Эйтлинн спрыгнула на все четыре лапы, уже уверенно и гордо. Миля за прошедшие четыре года изменилась до неузнаваемости и одновременно осталась прежней. Некоторые вещи даже меняются не меняясь. Киэнн, распростившись с черными, разом обронил маску беспечной веселости, сделался вновь мрачен и зол, и все великолепие Маг Майл (которая, конечно, далеко не Маг Мэлл, но все же) его ни капли не прельщало. Дэ Данаан вновь на ходу пересчитывал свои заветные «четки», отрешенно глядя себе под ноги. В четвертый раз налетев на кого-то из прохожих в толпе, он наконец-то отдернул руки от Глейп-ниэр и виновато уставился на Эйтлинн: