— Пора ехать, мадам.

Киэнн, как ни странно, казался заметно повеселевшим, будто бы последние несколько часов вовсе и не были еще одной главой дикого триллера.

— Получилось? — сообразила Эйтлинн.

— Вроде бы да. Но ехать все равно нужно.

Она опустила ноги на пол, напряженно уставилась на собственные босые пальцы.

— Слушай, если я буду тебе там просто обузой… лучше забудь все, что я тебе раньше нагородила, поезжай сам.

Киэнн шумно втянул воздух:

— Начинается! Ты хочешь ехать или нет?

— Да, — твердо кивнула она.

«Потому что я просто сойду с ума, если останусь здесь ждать невесть чего и вынужденно бездействовать», — промелькнуло в голове. Киэнн хмыкнул, точно услышал. Может, так и было.

— Тогда поднимай зад. Багаж тебе не понадобится, все равно таможня не пропустит. Так что зубной щеткой обзаведемся уже по ту сторону.

Эрме провожать их не вышел, и Эйтлинн это только порадовало: она до сих пор не могла толком определиться в своем отношении к чудаковатому алхимику, представлявшемуся ей личностью более чем неоднозначной, даже на фоне всех прочих, также весьма двойственных по натуре обитателей Маг Мэлла. Рыжевато-черная гладь Тол Луинд глянцево поблескивала в рассветных сумерках, словно потемневшее от времени бронзовое зеркальце античной красотки. Гибкая материя вселенной здесь, на болотных хлябях, была особенно хрупкой и нестабильной, и, насколько знала Эйтлинн, перейти в Межмирье и затем во вселенную людей, можно было даже просто захлебнувшись в болотной трясине. Но способ, конечно, не из приятных. Зато к югу отсюда брала начало могучая Глэсс Кёрлагар, катившая свои аметистовые воды до самого южного взморья, а к западу — красавица Эльвагир, и обе могли с легкостью переправить путников в Дол Старости, он же Сенмаг, мир смертных.

Киэнн отдал предпочтение второй, и Эйтлинн не стала с ним спорить: сама она за все четыре года на свою мнимую родину, в далекий и с рождения чужой ей мир людей ни разу не наведывалась. Скорее всего, смогла бы нащупать путь интуитивно, но Киэнн-то знал его наверняка. Кажется, безумный алхимик заставлял его проходить все известные ныне пути из Маг Мэлла в Сенмаг и обратно, и, как всегда, практически вслепую. В сущности, Эйтлинн, конечно, понимала, что должна быть скорее благодарна маленькому садисту, и не только за это. Умом понимала. Сердцем почувствовать не могла.

Как ей казалось, Киэнн вполне мог открыть портал куда-то к берегам Эльфагир прямо из пещерной лаборатории пикси, но невесть почему не стал этого делать. Эйтлинн, конечно, старалась внушить себе, что на то есть веские причины, но, по правде сказать, подозревала, что виной всему лишь его нынешняя необычная рассеянность: Киэнн точно то и дело забывал (при его-то абсолютной памяти!) или нарочно не хотел вспоминать о Глейп-ниэр и ее власти над окружающим миром. А потому они успели пересечь гиблую трясину пешком (Киэнн попросту заморозил ее, позволив Эйтлинн идти по предательской хляби как посуху) и пройти еще какое-то расстояние по болотам, прежде чем Дэ Данаан, точно очнувшись ото сна, тряхнул головой, что-то неразборчиво проворчал себе под нос и, повозившись немного с фамильным артефактом, распахнул огненную дверь.

— Нам туда, пошли.

Эйтлинн не задумываясь шагнула в проем. Ее встретила незнакомая, слегка оглушенная вызовом девица с колючими чертами лица и немного кричащим макияжем. Глейп-ниэр, как и вся магия межпространственных перемещений, требовала некого якоря для заземления портала, но этим якорем мог послужить любой живой фейри. Во что оно ему обходилось, Эйтлинн не знала, но эта явно была не слишком рада нежданному визиту короля.

Киэнн прошел следом и сдержанно кивнул колючей:

— Извини, Ош, нам нужно было побыстрее. Тебе не повезло прийти мне на ум первой. Вечного цветения твоему терновнику!

Лунантиши, сообразила Эйтлинн. Терновая фейри перестала морщиться так, будто ее ужалил целый рой ос, и даже попыталась состроить Киэнну глазки. Получилось довольно жутко, хотя и многообещающе. Но тот уже колдовал над рекой, призывая иллюзорную ладью. Из рассветной дымки привычно поднималась изогнутая то ли лебяжья, то ли драконья шея — в этот раз определенно больше походило на морского змея. Перья-чешуйки полусложенных резных крыльев мрачновато сверкали гранеными изумрудами, перепончатые лапы-весла медленно покачивались, потихоньку загребая волну в охапку, холодное молоко лунного света тягучими каплями стекало по мокрым бокам. Путники взошли на борт, и чародейская ладья раскрыла крылья, скользнув по течению.

Серебристая тропа зачарованно дремлющей реки знакомо бежала под темно-малахитовыми сводами ночного леса. Вот костлявая драконья лапа раскидистого дуба оперлась пальцами-корнями о каменистый обрывистый берег. Там рябиновый куст рыжехвостой лисицей спустился к водопою. Здесь ветхий камышовый шалаш козлоногого уриска испуганной дневной птицей прижался к пенной щеке водопада…

Кормчий правит насквозь – и серебристые струи покорно расступаются, срывая маску преграды с влажного лика скалы. Поток замедляется и торопливо темнеет, точно опрокинутая бочка черничного сока. Небо окутывает двух фейри в ладье белым пухом, меланхоличные белесые тени болезненно тянут к ним свои изможденные руки под черной луной.

Киэнн хмурился, золотое пламя его кудрей угасло и темной грозовой тучей стекало на спину. Должно быть, в первый раз его вели через черную дыру Межмирья под охраной и связанным – хотя куда он мог бежать? Его ожидал один год жизни в Сенмаге – мире, из которого он был когда-то извлечен в младенческом возрасте и в котором за всю свою недолгую жизнь так и не удосужился ни разу побывать – а затем неизбежная смерть. И черная сквозная рана луны в простреленном небосводе наверняка казалась ему, по меньшей мере, дурным предзнаменованием…

Последний всплеск черничного моря, точно затихающий крик подстреленной птицы – и черно-белый негатив обретает цвета и запахи реальности. Крепкий сгусток портовых ароматов, приправленных горечью дыма, кисловатым привкусом пота с примесью всех прочих человеческих выделений, да пряной ноткой ванили, струящейся из приоткрытых дверей утренних пекарен, яростно ударил в отвыкшие ноздри. Эйтлинн закашлялась, глаза слезились. Надо же так отвыкнуть-то за четыре года! Сероватые костяшки домино – железобетонные коробки небоскребов – с черным нагромождением горделивого Сирс-Тауэр во главе, чопорно выстроились вдоль прибрежной линии, разноцветные поплавки прогулочных яхт старательно блюли порядок и иерархию. Эльфийский челн спрятал лебединую шею под крыло и притворился небольшим парусным катамараном, патриотично раскрашенным четырьмя алыми звездами Чикаго на бело-голубом полотне.

Киэнн напряженно перебирал звенья Серебряной Плети, как рьяный монах четки. Катамаран между тем целенаправленно шел на юг, подальше от многолюдных сверкающих проспектов Чикаго-Луп, потихоньку подбираясь к узкому, монотонно-каменистому пляжу, должно быть, где-то на границе Соут Чикаго и Ист Сайд. Берег ерошился бурой, выгоревшей за лето сорной травой и сухими стоячими метелками тысячелистника, на мелководье то тут, то там болтались черные, раздувшиеся, как трупы утопленников, гнилые доски.