А Маша, подняв голову вверх, впервые заметила на Лесином доме-музее королевский знак: лепную корону и две перекрещенных шпаги.

Город сам короновал ее!

— «Стане початком тоді мій кінець», — завершил экскурсовод.

А младшая из Киевиц сделала несколько шагов, коснулась стены и вспышкой увидела все…

Маленькую еловую веточку на тумбочке у больничной кровати. И алое солнце в ветвях больничного сада. И боль, похожую на алый закат… Белый, как рождественский снег, убрус на столе и нежнолицую девушку, верящую, что ей не дожить до другого Рождества, что в этом мире она — лишь обуза… И еще одно лицо: мужское, худое, с упрямыми глазами. Еще одно Рождество, несущее весть о другой — его — смерти. И на этот раз ей будет намного больней, потому что его смерть — настоящая. И потому, что она теперь настоящая…

И пусть, лежа на смертном одре, он думает о другой женщине, ждет известий о ней, радуется, увидев письмо… Пусть она — недосущество, недоженщина с искалеченной операциями рукой, с искалеченной туберкулезом ногой. Она больше не каменная. Она была камнем, пока не повстречала его…

Быть может, когда-нибудь она напишет историю о каменном госте: о том, как люди становятся камнем, когда каменеет душа. Она знает, как это происходит… И знает, как чьи-то живые слова пробуждают камень, пробуждают мертвое дерево. А потом новая боль делает слабого — сильным, женщину — воином…

Ему осталось совсем немного. Его отбирают… смерть отбирает его! Рука ищет бумагу, душа выводит слова… Ненависть опоясывает сердце огнем. Сражаться… за него… с Богом, со смертью! Ненависть сковывает броней ее тело. Оружие блестит в глазах и звенит в словах. В душе больше нет солнца, лишь ночь…

В моïх очах я чую зброï полиск,

в моïх речах я чую зброï брязкiт,

так я узброена в свою ненависть…

Я вcix i все ненавиджу за нього…

Немае сонця

в моïй душi. Нiч, нiч, понура нiч…

Я знаю, що якби з’явилась я,

ненавистю спотворена в обличчi,

вони жахнулись би i запитали:

«Яке тoбi до ыcix нас дiло, жiнко?»

Що ж я йому скажу?..

Нехай в моïм життi все, все неправда,

та вip менi, що я тебе любила…

— Що значить, жшко, вщдати душу?

— Значить — бути готовим загинуть за любов.

* * *

— Вы не поверите, не поверите, но я поняла! — объявила Маша. — Дом Марцинчика был построен в 1898 — 99-х годах. А когда Леся написала Ифигению?

— Секунду, — переадресовала Катя вопрос инет-энциклопедии. — В 1898 году.

— Он был построен сразу после этого! И на его крыше стояла сама покровительница медицины Афина. На фасаде — два великих врача, два корифея медицины. До нас дошла лишь часть этих знаний… Он дал ей врачей, в сотни раз превосходивших ее современников!

— И способных ожить на Рождество! — закончила Даша.

— И тогда она выздоровела! Она излечилась… Но потом, после смерти Мержинского, болезнь вернулась, приобрела новый виток, охватила почки и легкие. Одного дома оказалось мало… И тогда был построен еще один дом. В 1913 году.

— В этот год она умерла, — сказала Катя, глядя на экран i-Pad.

— 19 июля 1913 года в Грузии.

— Потому что она не приехала в Киев на то Рождество! — провозгласила Маша. — Город построил для нее целый квартал… представляете? Целый храм медицины… А она уехала. Потому что не любила его. Киев с детства, с первой операции здесь, ассоциировался у нее лишь со страданиями. Она не заметила, как он любит ее… Как хочет помочь. В то время в Киеве не было Киевицы. Городу нужно было справляться самому… За несколько лет он построил для нее целую улицу! Целую улицу лишь для нее! Он сотворил для нее чудо, а она не вернулась… она вернулась сюда уже только в гробу.

Даша вдруг заревела:

— Я никуда не уеду… обещаю… Я никуда не уеду… Только верни Руслана. Я оставлю его. Я останусь здесь.

— Ты говоришь сейчас правду? Ты оставишь его?

Голос был глухим и шершавым, словно рот говорившего был набит песком, а у стены, наполовину выходя из нее, стояла Дева в длинной юбке с замысловатым восточным поясом. Ее серо-каменные стоячие глаза, не мигая, смотрели на Дашу. В них не было глазных яблок, не было движения. И от этого взгляда Кате стало не по себе.

— Нет, с тобой не оставлю… — резко пошла на попятную Чуб.

— Не надо со мной, — голос каменной был спокоен. — Пусть только останется здесь… Он должен быть здесь. Иначе они не смогут помочь. Так же, как не смогли помочь ей.

— Руслан болен? — осознала вдруг Маша. — Он плохо выглядит не от бессонницы. Не из-за твоих поцелуев. Он болен. Так же, как Леся…

— Он даже не знает об этом, — каменный взор устремился на младшую из Киевиц. — Ваши врачи уже не смогут помочь. Даже если он придет к ним сейчас, будет слишком поздно. Люди так неосторожны… Он и не замечал, что болезнь точит его… Он не ходил к врачу много лет.

— Но после Леси в Киеве осталось чудо, — разгадала загадку Маша. — Огромное чудо… Ненужное чудо. А Руслан жил рядом с ее домом.

— На Рождество его не было, — сказала Дева. — Он ушел на всю ночь…

— А до следующего Рождества он бы уже не дожил, — Маша глядела в огромные глаза Кары и читала в них ответ за ответом. — Остался лишь один шанс. И потому она решила спасти его, — повернулась студентка к Чуб, — оставить здесь любой ценой. Даже ценой своей жизни… Ее поцелуй был равен смерти. Ведь осознав, что мы не поможем ей, она осмелилась прогневать трех Киевиц. Ведь так? — обратилась она к Деве.

В ту же секунду стена разверзлась, отпуская безжизненное тело Руслана. Без чувств он повалился на пол. Даша Чуб бросилась к нему.

— Приветствую вас, моя Ясная Пани, — запоздало поклонилась Кара. — Я вижу, что вы унаследовали мудрость Афины. И спасибо вам за имя…

— А как тебя звали, когда ты была жива? — спросила Ковалева.

— У меня еще не было имени.

— Ты разве не была принесена в жертву?

— Я родилась здесь. Меня пробудила из камня песня…

— Его песня? — Чуб посмотрела на гитару Руслана. Теперь, когда он лежал у нее на руках, злость к Каре слегка присмирела. — И тебя тоже? Как Мавку сопилка Лукаша? Знаешь, есть такая писательница Леся…

— Я знаю, — сказала Кара.

— Да? — мельком удивилась Чуб. — Так вот, у нее есть пьеса «Лесная…»

— Я знаю. Это моя любимая пьеса.

— А ты еще какие-то знаешь? — слегка офигела Чуб. — Ну да, ведь у ваших домов смежные стены.

— Но «песню» я люблю больше всего. Без нее я б никогда не осмелилась… не смогла…

— Так ты эту «песню» имеешь в виду? — поняла Маша. — Тебя пробудила «Лесная песня»?