И ты, Луций, похоже, услышал или прочел эту главную мою мысль. Ибо через несколько дней, после созерцания хрустальной вазы в маленькой столовой между атрием и перистилем, ты вдруг сурово объявил мне: «Хватит! Ты еще не дорос до этих сложных упражнений. Или совсем для них непригоден. Иди домой. Довольно!»

И снова, встречаясь со мной в школе, ты перестал замечать меня.

Прошла неделя. За ней – другая. Потом еще несколько.

XVIII. И ровно через месяц – ты специально высчитывал ровные промежутки времени? – через месяц в середине школьного урока ты вдруг собрал свои вещи и скомандовал: «Иди за мной».

Мы вышли на улицу, достигли северной городской стены, покинули город и удалились от него стадий на десять, сперва идя по дороге, а затем – по тропинке. Ты не сказал мне ни слова, а я не задавал тебе вопросов.

Тропинка пошла в гору, и где-то на середине подъема слева от нее росло странное дерево; тополь, осина? – мне не удалось установить. Листья у него с одной стороны были белые, а с другой – почти черные. Ты обогнул это дерево и вдруг исчез. Я несколько раз обошел вокруг дерева, но ничего не заметил. И тут из травы, густо покрывавшей склон, вдруг высунулась твоя рука, потянула меня за край одежды, втащила в узкий и почти невидимый со стороны проход, и я оказался в пещере – не в яме какой-нибудь, выкопанной руками человека, а в просторном скалистом гроте, возникшем от естественных причин. Пещера эта освещалась сверху и сбоку двумя снопами света, и между снопами было сооружено ложе из травы, смешанной с тимьяном и лавандой.

Ты указал мне на ложе и сказал: «Здесь проведешь ночь. А утром приходи к Трем источникам». Скомандовал и вышел вон. А я…

Сейчас могу тебе признаться, что я не выполнил твоего распоряжения. Я знал, что Лусена, моя мачеха и мать, с ума сойдет, если я к вечеру не вернусь домой. Примерно с час я пробыл в гроте, на всякий случай изучив каждый его уголок. Потом вышел на божий свет и вернулся в город.

У платана с источником ты даже не поинтересовался о том, как я провел ночь, а принялся читать мне очередную лекцию. Ты волновался и говорил сбивчиво. Но я эту взволнованную сбивчивость легко привел в порядок и, что называется, разложил по полочкам. Ты говорил, что настоящий герой всегда одинок, даже если у него есть друг, вернее, тот человек, которого он хотел бы считать своим другом. Потому что, говорил ты, этого человека либо убивают (как убили Патрокла и Ахилла), либо ты его должен убить (как Ромул убил своего брата Рема), либо он тебя погубит (как Пирифой погубил афинского Тесея). Потому что истинным другом героя может быть только он сам. И, стало быть, уже с детства нужно, во-первых, «отдалятся от толпы», этой толпой полагая сначала посторонних людей, затем – разного рода знакомых, с которыми часто приходится встречаться, и, наконец, родственников, начиная от дальних и заканчивая самыми близкими, братьями и сестрами, отцом и матерью. «Они ведь только считаются родными героя. Но родина его в другом месте. И все эти амфитрионы, преты, лаэрты и пелеи – какие они родственники и отцы?!» С матерями сложнее, потому что от них труднее всего отдалиться. Но если бы Персей следовал советам Данаи, а Геркулес – просьбам Алкмены, ни тот, ни другой никогда не совершили бы своих великих подвигов. Богиня Фетида изо всех сил старалась не отпустить Ахилла на Троянскую войну. Ромула вскормила волчица.

Во-вторых, продолжал ты, надо постепенно вживаться в свое одиночество: сначала терпеть его, потом – не замечать, а затем – радоваться и стремиться к нему.

В-третьих, наставлял ты, уйдя от толпы, полюбив одиночество, надо познакомиться с самим собой. «Познай себя» – было написано на стене Дельфийского храма. Правильно! Но мало познать – надо с собой подружиться, полюбить себя, стать себе искренним другом, преданным помощником, мудрым учителем, постоянным собеседником.

Ты подытожил: «Никакие упражнения – ни физические, ни мусические – тебе не помогут, пока ты не научишься дружбе с самим собой и одиночеству в толпе… Старайся хотя бы раз в неделю ночевать в пещере, знакомясь с самим собой и с радостным одиночеством. Потом, если ты будешь делать успехи, я научу тебя носить пещеру с собой – так я это называю. То есть в любой момент в толпе, в школе и даже дома, среди родителей и братьев, ты сможешь мгновенно уйти в пещеру. И никто тебя оттуда не выдернет, не ранит и не сокрушит!»

Было еще много лекций. Но я теперь вспомню о той, которую я потом особенно использовал при построении своей Системы.

XIX. Однажды ты привел меня на берег озера – помнишь, его образовывал один из ручейков, который вытекал из-под платана? – ты привел меня на берег этого илистого и заросшего камышом озерца и сначала в мельчайших подробностях стал рассказывать о поединке Геркулеса с Лернейской гидрой, а потом начертил на песке собачье туловище и девять змеиных голов. У всякого человека, объяснил ты, есть такие головы, то есть они в нем живут и высовываются. И каждая голова являет собой какой-нибудь порок: трусость, зависть, жадность, обжорство, гневливость, гордыню, похоть и так далее и тому подобное. И тот порок, который над другими пороками господствует и их себе подчиняет, можно считать «бессмертной головой Гидры» – той самой, которую Геракл срубил золотым клинком и которую закопал в землю у дороги, сверху навалив огромную скалу. У одних людей, сказал ты, только три головки шевелятся и жалят. У других девять голов выглядывают из ила и тины. А у некоторых – до двенадцати и даже до двадцати одной грозных пастей.

«А у меня сколько?» – не выдержал и спросил я, хотя, честно говоря, меня больше интересовали не мои, а твои головы. Но ты по своему обыкновению на мой вопрос не ответил и продолжал:

«Эти головы, которые живут внутри человека, намного страшнее тех, которые угрожают ему снаружи. И потому, прежде чем совершать внешние подвиги, надо внутри себя разобраться и проявить героизм».

«А что значит проявить героизм?» – спросил я.

Ты замолчал и замолчал надолго.

Но потом все же ответил:

«Надо, задержав дыхание, бесстрашно заглянуть внутрь себя и каждую голову назвать ее истинным именем… Сначала только вытащить за шею и назвать, не стесняясь и не обманывая себя».

Обсуждение рисунка на этом закончилось.

Спасибо тебе за этот рисунок и за эти головы, дорогой Луций!

На следующий день ты снова привел на меня на берег озерца, вел натаскать хворост, поджег его одним ловким ударом кресала и, глядя на разгоравшиеся сучья, радостно воскликнул:

«Ну, чего стоишь? Прижигай!»

«Что прижигать?» – я сделал вид, что не понял.

«Прижигай свои змеиные головы. Как делал Иолай, помогая Геркулесу. Прижигай, чтобы они снова не выросли! Надо остановить приток крови к твоим человеческим слабостям. Не мешкай, а то рак вцепится тебе в ногу!»

«А с какой головы начать?» – спросил я. Но ты не ответил и стал рассказывать о том, как богиня Фетида, окунув своего сына Ахилла в костер, выжигала в нем всё бренное и смертное.