Оружие дальнего боя – лук и стрелы. Стрелой и с дальнего расстояния Парис убил Ахилла.

Стрелы не только убивают. Ими возможно обездвижить противника, как это сделал Геркулес, одну к другой пригвоздив передние ноги лани. Горящими стрелами тот же Геркулес выманил из логова Лернейскую гидру.

Стрелы бывают обычными. Но могут быть отравленными; и многие герои пользовались ядовитыми стрелами, потому что они не требуют точности попадания в птерну – достаточно маленькой царапины, и яд растекается по всему организму, по всем змеиным головам противника.

Для среднего боя – копье или дротик. Ну, скажем, знаменитое ясеневое копье Ахилла.

Для ближнего боя – меч.

Но главное – вычислить и применить наиболее эффективное оружие, иногда – единственно возможное для данного противника. Ты мне рассказывал, а я внимательно слушал и тщательно запоминал на будущее.

Прославленная геркулесова дубина не действовала против Лернейской гидры – требовался короткий золотой клинок.

Чтобы расправиться с Стимфалийскими птицами нужны были две бронзовые трещотки, изготовленные богом Вулканом.

В схватке с Медузой Персей применил адамантовый серп и волшебную сумку, в которой можно было хранить голову страшной Горгоны.

Меч и копье были бессильны против Кикна, и пришлось Ахиллу задушить его ремешком от шлема…

XXIX. И верх мастерства – когда не надо применять ни стрелы, ни дротики, ни меч, ни спецсредства. Ибо разведчики и охотники – лишь нижние этажи Системы, если угодно, ее фундамент. А развитое пастушество, высокая пойменика только в крайних случаях допускает насилие и убийство. Поймен – это ведь и «пастырь» и «вождь»… И если разведчик – это Меркурий, охотник – Аполлон, то истинным Пастухом, пожалуй, можно назвать лишь самого Юпитера…

Что-то я заболтался в своих мыслях. Пора сделать перерыв.

Сейчас позову Перикла и велю ему приготовить мне баню. А после бани надо совершить жертвоприношения предкам. Не зря ведь они мне ночью приснились.

В тот день приступили к Нему саддукеи, которые говорят, что нет воскресения, и спросили Его:

Учитель! Моисей сказал: «если кто умрет, не имея детей, то брат его пусть возьмет за себя жену его и восстановит семя брату своему».

Было у нас семь братьев: первый, женившись, умер и, не имея детей, оставил жену свою брату своему;

подобно и вторый, и третий, даже до седьмого;

после же всех умерла и жена.

Итак, в воскресении, которого из семи будет она женою? ибо все имели ее.

Иисус сказал им в ответ: заблуждаетесь, не зная Писаний, ни силы Божией;

ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах.

А о воскресении мертвых не читали ли вы реченного вам Богом:

«Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова»? Бог не есть Бог мертвых, но живых.

И слышав, народ дивился учению Его.

А фарисеи, услышавши, что Он привел саддукеев в молчание, собрались вместе.

I. В мае, за десять дней до моего двенадцатилетия, командование сообщило отцу, что его турму переводят на службу в Германию.

Я помню, как он под вечер пришел домой и объявил матери. Таким я его никогда не видел. С одной стороны, он весь светился от радости и эту радость с великим трудом сдерживал; с другой – с какой-то виноватой тоской смотрел на Лусену, точно собирался нанести ей удар, и уже ударил ее, когда принял решение и собрался. И прямо в атриуме, не войдя к себе в комнату и не переодевшись, не обращая внимания на служанку и на меня, взял Лусену за обе руки, усадил ее на край имплувия и заговорил тоскливым голосом, но радостно и нетерпеливо сверкая глазами: «Придется тебе пожить без меня. Недолго. С полгода. Может быть, год. Пока не устроюсь на новом месте. А потом вызову тебя к себе. Проживешь как-нибудь? Ты ведь у меня умница». (Кстати, обрати внимание, дорогой Луций, на эти «тебе», «вызову тебя», «проживешь» – похоже, что я в его планах и размышлениях никоим образом не фигурировал.)

Лусена неподвижно на него смотрела и, как мне показалось, перестала дышать. А отец всё менее тоскливо продолжал: «В Иллирике еще не подавлено восстание. И со всей империи туда собраны войска. А в Германии готовятся какие-то крупные дела. Срочно набраны два легиона: восемнадцатый и девятнадцатый. У них нет конницы. И вот, мне предложили. Нет, приказали! Я ведь военный человек!»

Лусена молчала. И уже совсем радостно отец воскликнул: «Представляешь, мне обещали дать целую алу! И турму мою разрешили взять с собой! Я могу стать префектом конницы! И буду участвовать в настоящих сражениях!» И добавил, зло и торжественно: «В Леоне я был первым турмарионом. А здесь я кто?! Конный полицейский? Вербовщик и воспитатель солдат?… Будто сама не знаешь!»

«Значит, в Германию?» – наконец спросила Лусена.

«В Германию!» – сверкнув глазами, сокрушенно покачал головой отец.

А Лусена опустила взгляд и задумчиво, как бы сама с собой разговаривая, произнесла: «Мы поедем с тобой». (А теперь обрати внимание на это мы.)

«Обещаю, я сразу же тебя вызову, как только устроюсь на новом месте», – радостно заявил отец.

«Я поеду с тобой сейчас», – тихо и твердо сказала Лусена и подняла глаза на мужа.

«Это невозможно».

«Мы поедем вместе», – еще тише и тверже повторила Лусена. А потом взяла отца за руку и увела его в комнату, плотно прикрыв за собой дверь.

О чем они там разговаривали, я не слышал. Но когда отец снова появился в атриуме, уже никакой тоски не было у него во взгляде, а лишь благодарность и любовь ко всему миру. Он и на меня посмотрел почти с любовью и объявил: «Решено. Послезавтра отправляемся в путь. Ты поедешь с нами до Тарракона. Там я тебя сдам твоему деду. Не откажет, я думаю, приютить у себя родного внука? Внук-то чем перед ним виноват?»

А после вышла Лусена. Тоже сперва радостная. Но, увидев меня, погрустнела, задумалась, обняла меня, прижала к себе и тихо спросила: «А где эта самая Германия, ты не знаешь, сыночек?»

Я тут же стал объяснять: сначала надо с юга на север пересечь всю Иберию; затем за Пиренеями будет Нарбонская Галлия; потом начнется так называемая Косматая Галлия, точнее – Кельтика; вдоль восточной границы этой Кельтики течет река Рен или Рейн; за Рейном – Германия.

«Хорошо тебя учили в школе, – грустно вздохнула Лусена, еще крепче и нежнее прижала меня к себе и прибавила: – Будем надеяться, что в Тарраконе тоже есть хорошие школы. Год там поучишься. А потом приедешь к нам в Косматую Германию».