— Что-то начало не заладилось, — бурчит хозяйка. — Мы из-за вас парад пропустили.

Я поворачиваюсь.

— Вы уже гово…

Калеб хватает меня за руку и подталкивает к двери.

— Еще раз извините.

Он выходит, я — следом, качая головой. В фургоне меня прорывает.

— Даже «спасибо» не сказали! Ни разу!

Калеб заводит мотор.

— Они пропустили парад. И очень расстроились.

Я изумленно моргаю.

— Серьезно? Ты им бесплатную елку привез!

Калеб дает задний ход и выезжает на улицу.

— Я делаю это не для того, чтобы заслужить золотую звездочку. У них маленький ребенок, они наверняка очень устают. А тут еще и парад пропустили — неважно, по чьей вине. Представляю, как они расстроены.

— Но ты тратишь свои деньги и свое время…

Он смотрит на меня и улыбается.

— А ты, значит, согласилась бы развозить бесплатные елки только в том случае, если бы в ответ тебя хвалили?

Его слова лишают меня дара речи. Он смеется и смотрит через плечо, выезжая на другую полосу.

Как же он мне нравится! И с каждым разом — все больше. И это, конечно, ведет к катастрофе. В конце месяца я уезжаю, а он остается здесь. Груз невысказанных слов становится все тяжелее.

Когда мы возвращаемся, Калеб заезжает на парковку, но не глушит мотор.

— На всякий случай — я тоже заметил, как отвратительно они себя вели, хоть и получили бесплатную елку. Но у всех бывают плохие дни. Я склонен объяснять это так.

Окружающие парковку фонари создают в кабине причудливую игру света и тени. Калеб смотрит на меня. Половина его лица скрыта во тьме, но глаза блестят, и я вижу: он очень надеется, что я его пойму.

— Согласна, — отвечаю я.

Такого наплыва покупателей, как сегодня, у нас еще не было. Я едва успеваю забежать в туалет; а на обед и вовсе не остается времени. Я сделала себе тарелку макарон с сыром и клюю в редких перерывах. С утра месье Каппо прислал письмо, в котором просил позвонить ему завтра-послезавтра pour pratiquer[11], но сейчас в моем списке дел французский на самой нижней строчке.

Сегодняшнюю партию деревьев привезли рано — не только до открытия базара, но даже до прихода рабочих. Папа вызвал пораньше самых надежных ребят, чтобы у нас было хотя бы трое-четверо помощников. Полусонные, мы принимали поставку.

Несмотря на усталость — еще до завтрака мне пришлось разгрузить тонну деревьев, — наплыв клиентов не может не радовать. Неужели дела пошли на лад и бизнес набирает обороты? Может быть, не надо будет закрывать базар в следующем году?

Стоя за кассой рядом с мамой, замечаю на улице мистера и миссис Рамси. И пытаюсь изобразить из себя комментатора, как Калеб с друзьями на параде:

— Обратите внимание, дорогие радиослушатели! Кажется, семейство Рамси никак не может договориться, стоит ли выложить кругленькую сумму за эту прекрасную белую сосну[12].

Мама смотрит на меня, как на ненормальную, но я продолжаю:

— Не в первый раз, не в первый раз мы это видим. И вряд ли я кого-то удивлю, сказав, что миссис Рамси своего добьется. Что бы там ни говорил мистер Рамси, ей никогда не нравились голубые ели.

Мама смеется и жестом велит, чтобы я говорила потише.

— Кажется, развязка неизбежна!

Мы обе не можем оторваться от сцены, разыгрывающейся перед нашими глазами.

— Миссис Рамси машет руками, — комментирую я, — и призывает мужа согласиться с ней, наконец, иначе они уйдут домой вообще без елки… Мистер Рамси сравнивает иглы на елке и сосне… Так что же они выберут, дорогие радиослушатели? Что это будет? И… победителем становится… белая сосна!

Мы с мамой торжествующе вскидываем руки и ударяем друг другу в ладоши.

— Миссис Рамси снова вышла победительницей! — ликую я.

Супруги Рамси заходят в контору, а мама старается улизнуть, кусая изнутри щеку и с трудом сдерживая смех. Глава семейства отсчитывает деньги и кладет на прилавок последнюю двадцатидолларовую купюру. Мы с миссис Рамси обмениваемся многозначительными улыбками. Терпеть не могу, когда клиенты уходят хоть немного расстроенными, поэтому спешу заверить мистера Рамси, что он сделал прекрасный выбор: белые сосны дольше всего не осыпаются. Простоит до приезда внуков, и пылесосить не придется.

Едва мистер Рамси собирается убрать бумажник, как его супруга выхватывает его и отсчитывает мне десять долларов чаевых. Довольные, они уходят, хотя миссис Рамси не удерживается и отвешивает мужу добродушный шлепок, распекая его за скупость.

Смотрю на десятидолларовую купюру на прилавке, и у меня возникает идея. Мне редко перепадают чаевые, обычно покупатели благодарят ребят, что помогают им погрузить елку в машину.

Набираю эсэмэску Хизер: «Можно сегодня у тебя испечь печенье?» Наш трейлер вполне годится в качестве временного пристанища, но вот для кулинарных марафонов не подходит совершенно.

Хизер отвечает мгновенно: «Конечно!»

Я тут же отправляю сообщение Калебу: «Если завтра повезешь елку, я с тобой. И у меня есть что добавить к твоему подарку, помимо собственной дражайшей персоны. Спорим, ты никогда не использовал слово „дражайший“ в речи?»

Калеб отвечает через несколько минут: «Нет, не использовал. И да, можешь поехать со мной».

Я убираю телефон и тихонько улыбаюсь. Остаток дня и вечер провожу в предвкушении очередной встречи с Калебом. Но, подсчитывая выручку перед закрытием, я осознаю, что в этот раз дело может зайти куда дальше елки и печенья. Если мне уже сейчас так хорошо рядом с ним и я отдаю себе отчет в том, что наши отношения могут зайти еще дальше, мне нужно знать, что случилось с его сестрой. Он уже признал, что слухи, отнюдь не беспочвенны, но, зная его и принимая во внимание то, что я видела своими глазами, мне трудно представить, что все настолько плохо, как говорят некоторые.

По крайней мере, я надеюсь, что все не так уж плохо.

В день нашей встречи время тянется как будто вдвое медленнее. Накануне мы с Хизер допоздна болтали и пекли печенье по праздничному рецепту у нее дома. Девон, заглянувший на огонек, помог наносить глазурь и посыпку, а также продегустировал около дюжины наших изделий. Теперь, когда мне довелось пообщаться с ним лично, я не могу не согласиться, что его байки действительно могут усыпить кого угодно. Зато он отлично украшает выпечку. Это почти компенсирует отсутствие у него навыков общения.