– Вообще-то, Уилл предпочитает наливать коктейли, пока я учу его французскому… – говорю, и Чейз от удивления широко открывает рот, – заплетанию косичек, – добавляю мило. Посылаю Элизе взгляд, говорящий, как надеюсь, «Ты меня не запугаешь».

Чейз коротко свистит.

– А она дерзкая, не так ли?

Элиза сужает глаза и оглядывает меня с головы до ног, как будто просчиталась и теперь производит переоценку.

Рука Чейза опускается чуть ниже по моей спине.

– Итак, Айла, – в конце концов говорит Элиза, склонив голову, – не оказалось никого, кто мог бы тебя принять, кроме Клиффтонов? – Тон ее голоса преувеличенно недоверчивый. Она цокает языком. – Печально, как повторяется история.

Дыхание учащается, и я едва успеваю остановиться, чтобы не споткнуться о ногу Чейза. Я не совсем уверена, на что намекает Элиза. И это меня пугает.

– Что ты имеешь в виду? – подыгрывает Чейз.

– Эй, Элиза, – говорит Джордж, храбро пытаясь поменять тему.

Элиза не обращает на него внимания.

– Разве ты не знаешь? – говорит она Чейзу, словно меня и Джорджа здесь нет. – Ее мама была сиротой. Ей тоже было некуда больше идти, поэтому Элеанор Каммингс взяла ее к себе.

Слова Элизы, как жала, отдаются болью там, где врезались в кожу.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – отвечаю я резко, снова сбиваюсь с шагов танца и отталкиваю руку Чейза. – Моя мама не была сиротой.

Нефритовые глаза Элизы расширяются. Короткий смешок неверия вырывается из ее идеальных розовых губ.

– Она не говорила тебе? – Похоже, девушка искренне недоумевает. «Она лжет», – думаю я. Мама рассказала бы о себе такое важное.

Жестокий голос в моей голове насмехается: «Как она поступила и во всем остальном?»

– А потом она скажет, что никогда не слышала, что ее мать была Катализатором, – говорит Элиза тихонько.

– Ну все, – говорит Джордж.

В то же время Чейз произносит:

– Смелые слова от Пэттон.

Но миссис Перси остановила музыку и идет к нам.

– Разве это не было полезным? – щебечет она. – Давайте поблагодарим старшеклассников за то, что присоединились к нам сегодня. Мы можем многому научиться у тех, кто прошел через это до нас.

– Это всегда так приятно, – говорит Элиза, поднимая бровь. – Мне нравится учить людей тому, чего они раньше не знали. – Махнув на прощание, они с Чейзом уходят, вдохновленные аплодисментами класса.

Что-то едкое поднимается в горле. Я делаю большой глоток воздуха, пытаясь вытащить семена, что Элиза разбросала за собой.

Но уже чувствую, как они прорастают, пока закрепляю шаги танца с Джорджем все оставшееся время занятия.

– Не слушай ее, – говорит Джордж, пытаясь приободрить меня точными замечаниями в адрес директора Клири. Я слабо улыбаюсь ему, но к тому времени, когда занятие заканчивается, семена Элизы пустили корни и выбросили ветви: одна – сомнение, другая – горечь. Из-за мамы. Из-за Элизы.

Из-за меня самой и моей бесконечной наивности.

Я стою перед турнирным листком, когда ко мне подходит Джордж. Он мудро ничего не говорит о слезах, катящихся по моим щекам. Я сердито вытираю их ребром ладони.

«Айла Куинн», – пишу внизу списка под «Звездами».

Тем вечером за ужином мы оба, я и Майлз, молчим, ковыряем еду в тарелке и отвечаем так уклончиво, что скоро миссис Клиффтон оставляет нас в покое и не пытается разговорить. Уилл остался допоздна в библиотеке, чтобы поработать над групповым проектом, поэтому некому заполнить гнетущее молчание. Понимаю, что меня занимает мысль о том, когда он вернется и не с ним ли сейчас там Элиза.

– Ну, мне в любом случае нужно поработать, – говорит доктор Клиффтон в ответ на нашу тишину. – Может, устроим вечер игр завтра. – Так что сразу же после ужина мы все расходимся по своим комнатам.

Я чищу зубы перед пустой стеной, думая о молчании Майлза за ужином и гадая, доставал ли его тоже кто-то в школе. Накидываю халат, крепко завязываю пояс вокруг талии и направляюсь по коридору, чтобы постучать в его дверь.

– Кто там? – спрашивает он.

– Это я. Можно войти? – Когда он не отвечает, я все равно открываю дверь.

Он сидит на полу и рисует.

– Все… хорошо? – Я закрываю за собой дверь.

– Да.

Кончик карандаша полыхает оранжевым, но линии, появляющиеся на бумаге, всего лишь пепельно-серые. Он продолжает рисовать больше линий, словно цвет начнет вливаться в них после неудачного начала.

Он отбрасывает оранжевый в сторону и вытаскивает насыщенный сине-зеленый цвет, который всегда использует, рисуя океан, или вместе с серым карандашом, когда изображает мои глаза. Карандаш оставляет на бумаге такие же тусклые штрихи цвета старого грязного снега. Красный карандаш выдает что-то, больше похожее на дым.

– Не те ли это карандаши, которые Уилл купил для тебя на Рынке?

Он отрицательно качает головой.

– Нет, эти из дома. – Он протягивает руку под кровать и вытаскивает деревянную коробку. – Вот новые. – Он открывает ее и достает красный карандаш. С помощью старых карандашей он рисует из палочек фигуру девочки, потом открывает новую коробку и добавляет ярко-рыжие волосы. Мамины волосы. Вариантные карандаши ярче, насколько помню, настоящих цветов.

– Хочешь поговорить? – спрашиваю.

Он снова качает головой.

– Хорошо. Приходи ко мне, если передумаешь.

Он не поднимает глаз.

– Спокойной ночи. – Он вернулся к своим старым карандашам, снова и снова проводя на бумаге серые полоски.

***

Но утром меня будит стук Майлза в дверь.

– Заходи, – говорю сонно, не выбираясь из теплоты кровати.

Он проскальзывает в дверь, потом стоит рядом с ней, переминаясь с ноги на ногу.

Я прищурясь смотрю на него.

– Тебе нужно в туалет или что?

Он не реагирует на мою реплику.

– Мне обязательно идти в школу сегодня?

– Конечно. Не глупи. – Я переворачиваю подушку, чтобы найти сторону, не нагретую кожей. Но тут же поднимаю глаза, услышав его вздох, и замечаю что-то, промелькнувшее на его лице.

– Подойди, Майлз. – Сажусь и хлопаю по кровати рядом с собой. – Почему не хочешь идти в школу сегодня?

Он снова вздыхает, его маленькие плечи поднимаются и опадают. На кончиках ресниц еще остались следы сна.

– Некоторые дети говорят о маме кое-что такое, – произносит он, кривясь. – Что она была ведьмой и что по ее вине все тут плохо.