с раковым заболеванием и интервью дала незадолго до смерти, зная, что ее состояние безнадежно. Российский журнал с разрешения американского издания публиковал перевод интервью и целый ряд фотографий Митчелл. Лицо Айрин на самой большой из фотографий, вероятно, последней прижизненной, выглядело усталым, но моложавым, ухоженным и почему-то довольно знакомым.

Ксения принялась читать интервью. Собственно говоря, это даже было не интервью, а рассказ Митчелл о своей жизни, редко перебиваемый краткими уточняющими вопросами интервьюерши.

Но начался разговор с вопросов о благотворительных фондах, которые щедро спонсировали супруги Митчелл. Помогали они в основном детям, попавшим в тяжелые жизненные ситуации, до принятия закона Димы Яковлева оказывали всяческую поддержку американским родителям в процессе усыновления детей из России. «Потому что я сама такой усыновленный ребенок из России, — сказала вдруг Айрин Митчелл, и разговор принял другой поворот. Миссис Митчелл начала рассказывать, что она тоже приемный ребенок: ее в двухлетнем возрасте удочерили, правда, не американцы, а русская, точнее российская семья, Софья и Иосиф Выгодские. Иосиф Выгодский был известным в 1960-е годы пианистом, лауреатом многих международных конкурсов; Софья тоже была музыкантом и неплохим, но в отличие от мужа, не получила такого широкого международного признания, играла на виолончели в оркестре, где ее муж был солистом. В 1970 году во время гастролей в Великобритании, куда им, неожиданно для них самих разрешили поехать вместе с двенадцатилетней дочерью Ириной, Выгодские попросили политического убежища и, спустя два года, переехали жить в США. Иосиф продолжал довольно успешно карьеру пианиста, а Софья занялась семьей, обустройством жизни в Америке и воспитанием дочери, которую теперь стали называть на американский манер — Айрин. Дальше в интервью миссис Митчелл рассказывала о годах своей счастливой американской молодости, музыкальных пристрастиях, недолгом увлечении чирлидерством, о знакомстве с Джоном Митчеллом — парнем из богатой семьи, который и сам был не промах: одним из первых понял выгоды кабельного ТВ и умножил доставшееся ему в наследство состояние. Ксении стало скучно, все эти подробности американской жизни были ей совершенно неинтересны. Ну жизнь у девушки удалась, и прекрасно, а зачем ей-то об этом читать, почему Эндрю Денисов порекомендовал ей познакомиться с этим интервью, непонятно. Она уже хотела захлопнуть журнал, но зацепилась за следующий наводящий вопрос интервьюерши:

— Вы чувствуете себя стопроцентной американкой или для вас важны ваши русские корни?

— Русские корни для меня безусловно важны, — подробно отвечала на вопрос миссис Митчелл. — Мама много мне рассказывала про Россию, то есть, тогда Советский Союз, конечно. Она говорила со мной дома только по-русски, никогда не скрывала, что я приемная дочь. Рассказывала и не однажды, историю о том, как музыканты оркестра, гастролировавшего в северном городе Вологда, пришли с подарками в детский дом, и она увидела меня, четырехлетнюю, белокурую (мама говорила «белобрысую») девочку с очень грустными глазами, Все дети кинулись к подаркам и гостинцам, а я одна сидела в углу, очень печальная. Мама подошла ко мне, а я ее обняла и тоненько заплакала (мама говорила «заскулила»). И вскоре они меня удочерили и увезли в Москву.

— Но Вы и сами, наверное, многое помните о жизни в СССР?

— Конечно, я же прожила там до 12 лет. И школу помню, и пионерский лагерь. Мне там нравилось, между прочим. Я даже помню, как мне кажется, свою жизнь до детского дома, хотя тогда я совсем маленькая была. Одну историю вспоминаю, она иногда мне снится даже еще и теперь. Помню, как будто мы жили в таком темном деревянном доме с мамой, но, кажется, не с этой моей мамой Соней, а с другой, и с каким-то еще малышом, который всегда за мной ходил, как на веревочке, и мы с ним играли вдвоем. А в доме был подвал, такое подвальное помещение, типа склада что ли, с маленьким окном и входом со двора. Там всякие ведра хранились, наверное, всякий инвентарь для уборки. И вот мы залезли в этот подвал и там заигрались, и не заметили, как началась страшная метель и снегом завалило и дверь в этот подвал, и окно. Стало темно и страшно, но выйти мы не могли, долго плакали, а потом заснули. И никто не знал, где мы, искали нас, наверное, везде, но не нашли. А наша собака, большая белая такая у нас была собака, стала лаять возле этой заваленной снегом двери в подвал и снег начала лапами копать. Взрослые ее прогоняли, а она не уходила. Тут и они начали лопатами снег разгребать и так нашли нас в этом подвале, зареванных и спящих. Собака нас спасла»

Ксения вздрогнула, узнав тот отрывок из журнала, который она несколько дней назад читала вот в такой же электричке. Как и в тот раз, история про собаку показалась ей очень знакомой. И она почти уверена была, что собаку из детских воспоминаний этой американской пенсионерки звали Мишка. Откуда-то она это точно знала.

Она открыла разворот с фотографиями. Девочка- подросток с родителями у фонтана на ВДНХ, в косички вплетены ленточки с пышными бантами. Вот она уже повзрослевшая с модной стрижкой гаврош во дворе американского дома, вот они с избранником улыбаются, демонстрируя безупречную работу стоматолога…

Поезд затормозил и остановился. Ксения глянула в окно и увидела приземистое белое здание, на котором в свете фонаря можно было прочесть «Тайцы»

«Мама родная! — Ксения схватила сумку и стремглав выбежала на платформу. Она с ужасом поняла, что, зачитавшись, проехала уже две лишние остановки и вытащила из сумки мобильник, чтоб посмотреть, который час и есть ли у нее шанс успеть на встречу с Людмилой. Мобильник зиял черным безмолвным экраном. Она забыла утром зарядить телефон! А еще злилась на дочь с ее подробными инструкциями по поведению для престарелых матерей!

Глава двадцать вторая

Часы внутри станции показывали 15.32, а из расписания на стене следовало, что следующая электричка на Питер ожидалась только через сорок пять минут. А телефон, как назло, сдох! И Людмилу не предупредить, что опаздывает, и дочери не послать успокоительное смс! Ну что делать, остается только ждать, хорошо еще, что можно посидеть внутри станционного домика, а не стоять сорок пять минут на ветру под мокрым снегом.

В интервью Айрин Митчелл больше ничего интересного для себя Ксения не нашла, попыталась читать другие материалы журнала, но быстро поняла, что вероятно, она не джентльмен и даже не дама, потому что «комменты» об «ивентах», подробно обсуждающие в платье от какого модельера появилась светская львица Лена Ленина или Мотя Молотова, ее совсем не увлекали, как,