А утром, когда проснулась, та же спина, а еще квадратная попа, тяжелая, как и его подбородок, перемещалась среди коробок с новой оргтехникой – Сергиевич куда-то забросил свои трусы и теперь, петляя на четвереньках, искал. Услышал ее шевеленье, выглянул из-за коробки, осторожный, опухший, смешной:

– Кофе, чай? Кофя нет…

И она рассмеялась. И он благодарно поплыл – белым огарком. И уже без стеснения, нелепо и долго запрыгивал в отыскавшиеся трусы, а она нырнула в его футболку, в тапки, наверно, сорок шестого размера и долгожданно – в комп. В ящике из непрочитанного были только спам и письмо от папы. Он впервые писал без цапуль и без куздр, словно в изнеможении: когда ты уже наконец?.. И от этого сердце, как в детстве на даче от первой страницы толстой и взрослой, без единой картинки, книжки, сладко заныло. А с Саней – они же друг другу дети. И ему это надо будет мягко, впроброс сказать!

Папа пылко желал Натуше помириться с Антоном… потому что, не зная, куда себя деть от уныния и соскученности, они дописывали с Викентием уже восьмой роман, страшно мучаясь тем, что не помнят содержания предыдущих.

«События в восьмой книге разворачиваются в царстве-государстве Квадратный-Цикл. Главные герои – рыцарь чести Мумс и его верный оруженосец Чук-Сий-Мо храбро извлекают квадратные корни ядовитых деревьев, заполонивших страну… Дальнейшего, Цап, открыть не могу, связан данным соавтору словом!» И с новой строки: «Вчера после сада Викентий с бабулей были у вас, поливали цветы. Дома – порядок. Правда, тумбочка развалилась, простим ее, это она от старости». И в самом конце: «Про смешное. Из-под коврика у вашей двери торчал бумажный клочок. Почерк нетвердый, но крупный. Текст в одно слово: “Гдетка?” Мама уверена, что это второклассница из квартиры над вами кокетничает с Викешей. Прикинь! Викентий находкой смущен:))».

Почерк нетвердый, но крупный…

И, оглянувшись, увидела в дверях Саню. Он стоял и тоже читал: по мимике и губам – они у нее шевелились, а потом к ним взлетела ладонь…

Дочитал и сказал:

– От него?

– От кого?

– От дона Педро из Бразилии, где в лесах живет много диких обезьян… Короче, чай есть зеленый… или зеленый с мятой.

А Лиза расслышала «смятый». Но прыснула она от другого, глупо, нервно, и даже голову запрокинула к потолку, чтобы расхохотаться, почему не расхохотаться – если на потолке ветвится пятно, похожее на сплетение двух тел… если Саня ткнул пальцем в небо, а попал в обезьян? если Кан жив и здоров – а разве кто-нибудь сомневался? Но в смех вмешалась икота и все никак не кончалась. И испуганный Саня принес ей воды – в стакане, сидевшем в металлическом подстаканнике, как в поездах их детства. Но сказать ему, что они ведь друг другу дети, прямо сейчас показалось бестактным. И она молча выхлебала до дна невкусную, тепловатую, наверняка из-под крана воду, а последними каплями поделилась со странным, казалось, напрочь засохшим растением на окне с тремя нежнозелеными почками, сигнализировавшими о победе жизни над смертью неизвестным науке способом. А Саня сказал, что растение в горшке – драцена и что это память о бабушке, у которой он жил в Тихорецке. Мама ведь вышла замуж в Германию, а его отвезла к бабусе. И пока они пили терпкий, зеленый, вернее, зелено-коричневый чай с подсохшими сушками за неимением в доме даже кусочка сыра, и пока в его разболтанной «шкоде» пробивались сквозь пробки, он только о бабушке и говорил – без нажима, но и без пауз. Как будто теперь, после этой глупости-шалости (от которой и в памяти-то почти ничего не осталось), он должен был всё ей до капельки рассказать. А она должна была его слушать, пристегнувшись, чтобы никуда не деться, и приоткрыв окно, чтобы хотя бы носом, а быть не с ним. Нос после выпитого и недоспанного был на удивление чуток. Каждый запах, мимо которого они пролетали, заполнял его целиком. Названий у ароматов почти что и не было, но их отдельность и их весомость сводили с ума: липа! одуванчик? клевер? рябина! это ее цветущая белая гроздь только что промелькнула – если в нее зарыться, она пахнет жареной курицей, а в полете-пролете – чем-то сытным, и только.

Санин шелест сначала особо не доставал: Октябрина Трофимовна, бабушка, в двадцать пять лет получила грамоту как лучший молодой учитель края, в двадцать семь стала завучем, в тридцать пять похоронила второго мужа… Было и что-то еще – про первого, важное, его, кажется, убило током – но где и когда?

Алтуфьевское шоссе стояло в четыре ряда, от бензина уже было не продохнуть, Лиза закрыла окно. Баба Отя тем временем из голимой училки сделалась третьим секретарем райкома комсомола, а потом и партии… Но в процесс партстроительства не вписалась, поймала кого-то на воровстве и кубарем сверху вниз докатилась до заведующей детским садом, однако масштаб у нее уже был другой. И свое рядовое приусадебное хозяйство она постепенно довела до размеров небольшого совхоза – чтобы мобилизовать себя на дальнейшую жизнь и показать руководству района, какого они человека лишились. А Саня был тогда всего-ничего – прыщавый стартапер, а у бабуси азарт, в хозяйстве рук уже не хватает…

Почерк нетвердый, но крупный мог означать проблемы с мелкой моторикой, как у дедушки после геморрагического инсульта. И стала себя ругать, что утром не проверила Юшенькин блог.

Сергиевич скосил глаза:

– Ты не слушаешь, – и опустил ей ладонь на колено.

А Лиза, будто маечку после стирки, его ладонь подрасправила и положила сохнуть на руль. Саня вспыхнул – легко, как все белокожие. И, чтоб разрядить обстановку, сунулся в бардачок, поставил диск с Моцартом в джазовой обработке, да еще с двумя ксилофонами – пошлость ужасную. Так и ехали, вернее, в четыре ряда ползли. Санина жизнь, спрессованная как сено, кубически разрасталась, лохматясь подробностями. Русские пили, пришлось нанимать китайцев. А он уже поступил в Полиграф. В этом же техникуме училась Марьянка, его будущая жена. Они вместе открыли первое дело на гроши ее отца, думали продавать паркет, время было такое, все кругом строились. Но тут в регион зашел конкурент и рухнул все цены. Бизнес сгорел. Будущий тесть стал давить, нашел покупателя на бабусину землю: мол, зачем вам эти гектары?

Ксилофоновые палочки вбивали в сонату гвозди, серебряные, как в древнем предании, чтобы дух – в нашем случае Моцарта – никогда не выбрался из могилы… Если в блоге есть свежая запись, думала Лиза, ведь безумно же интересно, про что. Тем временем Саня от продажи гектаров увильнул посредством ухода в армию. Марьяша писала ему не чаще, чем раз в две недели, но, когда он вернулся, у него случился с будущим тестем разговор «тет-на-тет», и тесть ему с цифрами на калькуляторе показал, сколько пени наросло, пока он служил, но и выход из тупика подсказал – на его Марьянке жениться, чтоб обнулить ситуацию. А тут еще голод мужской после армии, и красота Марьяшкина – вообще охрененная! И залистал на светофоре айфон, и гордо выставил перед Лизой девицу с начесом на голове, а в остальном едва различимую под боевым раскрасом. Айфон Лиза радостно отобрала:

– На Скарлетт Иоханссон немного похожа, – и попробовала перебраться от фоточки в Гугл.