– Он охки.

Понять, что он про очки, получилось не сразу. Очки лежали в прихожей все еще на полу. Идти за ними ей было влом. Вернее, так: отныне ей было влом ему соответствовать в чем бы то ни было. И все это вместе оказалось похожим на радость. И почти на оргазм – смотреть на него сверху вниз, из своей наконец защищенности шалью, джинсами, которые он не сумел с нее снять… А вслух постаралась негромко и ровно – про то, что он потерял сознание и очки. И что скоро приедет доктор.

Кан всхлипнул:

– Ознание? Аирял?

– В подъезде, – осторожно добавила Лиза.

Он с ужасом помотал головой.

– Тебя хотели ограбить.

И убедившись, что он ничего не помнит, стала, как катышки пластилина, лепить одну подробность к другой: его звонок в домофон, ее ожидание, его затянувшееся отсутствие, ее решение спуститься вниз – и о ужас…

Он слушал с Викешкиной обреченностью принять невозможное на хлипкие, согнутые заранее плечи (когда в бианковской сказке в пятый раз возникало «а Сова из дупла: – Хо-хо-хо, старик!» – подбородок ребеныша уже упирался в грудь). Как же кстати ей вспомнилось: хо-хо-хо, старик. И добавила хрипотцы:

– Прикинь. Ты лежишь под почтовыми ящиками, плащ отдельно, лицо в крови…

Викешка обычно держался дольше. А этот уже рыдал в деревянно растопыренные короткие пальцы.

Как же она ненавидела его руки. Всегда или только сейчас?

Захотелось чего-нибудь немедленно и покрепче. И пока искала по полкам вискарь, где-то наверняка оставшийся от Ерохина, в прихожей что-то упало, наверно, доразвалилась тумбочка, Кан вскрикнул, а незнакомый голос сказал:

– Врача вызывали?

Роман Булатович оказался седым, крепко сбитым и неулыбчивым, но доверие внушил – металлическим фельдшерским саквояжем, модным ежиком, незаинтересованной и безличной решимостью, с которой стал осматривать пациента. Пока Лиза металась по комнате в поисках денег, оставленных Гаяне, – пачка баксов обнаружилась на столе через вечность, возле компа, накрытая клавиатурой, все бумажки стодолларовые, хрустящие, будто только что напечатанные, сосчитала, две тысячи – офигеть, на оприходование, значит, тоже – Юшенька не без гордости мямлил:

– Жена, фын, дочь, нефестка…

Это доктор спросил, кто ждет его дома. Очень мило, подумала Лиза, вот мы и познакомились. Пошелестела купюрами… Доктор выглянул из прихожей, очевидно, на звук. Отдать ему деньги – не все, только треть – и попросить отвезти пациента домой получилось за долю секунды. Плащ и очки с разбитым стеклом Лиза вынесла уже к лифту. Кан, тулившийся к крепышу Роману Булатовичу, с обезьяньей ловкостью их ухватил. Занеся пациента в лифт, как ребенка, под локотки, доктор пообещал после доставки ей доложиться.

– Необязательно, как получится, – Лиза засунулась внутрь и нажала на первый.

И даже не подошла к окну, просто грохнула вискаря и с удивлением подумала: эти люди из параллельной реальности – Нодарик, доктор, те, с кем он сидел в ресторане, а еще ведь и те, кто готов был Юлия Юльевича оприходовать, будь в том нужда, – всегда рядом, портал открыт в режиме нон-стоп, и то, чего не сделает для тебя никто, придут и сделают добрые зомби. А утром, проснувшись ни свет ни заря, как будто и не засыпала – про то, что доктор, судя по выправке, бывший военный, куда им, бедным, с такими пенсиями, если не в зомби, и что в коридоре валяется канский свитер и Лизина блузка, убитая в хлам. Джинсы тоже, как оказалось, пятнились уликами. И пока не проснулся Викешка, мыла, стирала, драила и паковала, свою драную блузку решив отнести на одну помойку, а осколки синего бутылочного стекла – на другую, на абсолютно другую. И баксы тоже решила в доме не оставлять.

Река такая река, еще сантиметр – и, выпрыгнув из берегов, зальет сверканием всю округу. Потому что весна такая весна. А в тренде такая языковая конструкция. И все как безумные твитят: прогулка такая прогулка, революция такая революция… А вкладывает в это каждый свое: удивление, презрение, восторг, насмешку В этом мае даже Ерохину в голову вступило: навальный такой навальный, а через час новый твит: Абай такой оккупай. Для кого писал, для чего? Для прикола, для Шмары, для новой подружки – подмигнуть сразу всем? Лизе тоже? А ее-то в наличии, можно сказать, что и не было. Была гулкая и соленая пустота, как под бабулиным Соликамском, из-за которой в нем не строили многоэтажных домов, но все равно там и тут над выработанными шахтами образовывались провалы.

Пару дней до возвращения родителей Лиза кантовалась с Викешкой у них. А как только они прилетели из Черногории, под предлогом тяжелых разборок в семействе Шаталиных переехала в неоглядные и неуютные, в стиле хай-тек апартаменты в Крылатском. Узкий балкон опоясывал угловую квартиру – пока что единственное дитя любви Натуши с Антоном: строили вместе, работали на нее по-черному, а теперь вот Натуша без спроса заняла однокурснику общие деньги, уверенная, что на операцию шестилетнему сыну – кто бы мог на такое не дать? – а однокурсник неожиданно оказался кидальщиком, обманул не только Натушу, еще двух общих друзей, деньги вложил в покупку каких-то грейдеров, собирался реализовать их по-быстрому и с наваром, но прогорел… И условием Антошиного возвращения в семью – пока же он переехал в Ступино, к тетке – стал возвращенный однокурсником долг. И теперь, начиная с восьми утра, Натуша вызванивала людей, у которых были выходы на коллекторов, и пыталась понять, насколько «данный товарисч» цивилизован, какой процент отстегивает себе, к каким методам прибегает: припугнет – хорошо… хорошо припугнет – шикарно! но не покалечит же сгоряча?

Портал был опять слишком близко, и Лиза лежала, казалось, у самого его входа – глаза в потолок – под нежное «цинь», которое шептали друг другу трубчатые колокольчики, привешенные под люстрой. Настичь Натушу и что-то успеть ей сказать можно было только в прихожей. А ведь кому-то же надо было об этом сказать: Кан ее не любил, никогда не любил, и она наконец поняла, убивает именно это, а не то, что пропал и с концами. На что подруга взмахивала плечами из сороковых годов, она любила ими подчеркивать свою худосочно-модельную внешность, и в лучшем случае говорила: если Антоша вернется, разогреешь ему отбивную с кольцом ананаса! А в худшем: забей, твой профессор – маньяк и манипулятор, любовь – это вообще про другое. Про что? Но Натуша уже хлопала дверью и запирала ее снаружи на один замок, а потом на другой. Чтобы Антоха вернулся и сразу почувствовал, кто здесь хозяин. Сутулый и длинноносый, высмотренный на сайте знакомств, полюбленный явно не за внешность морского конька и не за мурманскую прописку, для Натушиных предков он так и остался иногородним, которому они дали московский старт – сейчас Шаталин был топом в маленьком, но набирающем обороты банке. И как ни рвала Натуша подметки в своей иностранной фармацевтической фирме, зарабатывать, как Шатилин, она не могла. Иными словами, общие деньги на три четверти были Антохиными. И как только в пять жестких щелчков закрывалась входная дверь, строгий дом шелестел ей об этом – гулом вытяжки над огромной, с встроенным грилем плитой и ворчанием трехкамерного серебристого «Либхера».. Впрочем, сашими и камамбером он щедро с Лизой делился.