Он и сам находился не в лучшем положении, чем Чигиров. Их всего двое, тем более уже порознь, а вокруг враждебная среда. Сергею грозила охрана казино, на Павла же с агрессией тигровой акулы наседал великовозрастный сын Бурбона, наверняка, такой же бандит...

– Не надо ля-ля, майор! – скривился атлет. – Я разговаривал с Юлькой, жаловалась она на тебя. Очень жаловалась. Ты, гад, на святом сыграл. В любви признался, да?..

Павел безропотно склонил голову. Можно было бы возразить, но он не хотел оправдываться перед этим непризнанным хозяином жизни.

– А она, можно сказать, тебе поверила! – Бурыбин продолжал рвать мозоль. – Потому что хотела поверить. Потому что не было у нее в этой жизни любви... Сашка, ее первый муж, ни во что ее не ставил. Я ему лично морду за это бил! Он клялся, что любит. Но я-то знал, что не любит... И Эдик – такой же козел. Она его любила, а он ею пользовался. Теперь вот ты, такой же козел!.. Зачем ты ей сказал, что любишь? Она же тебе, урод, поверила! И правду про мужа сказала. Ты этого хотел?.. Знаешь, кто ты после этого?

– Знаю. Ты уже сказал, – пристально посмотрел на Бурыбина. Павел.

Он твердо держал взгляд, но все же в нем угадывалась покаянная мягкость. И собеседник не мог этого не видеть.

– Сказал. И еще повторю, – беспощадно отчеканил он. – Козел ты. И урод... И мне до фонаря, что ты мент. Я за свою сестру любому пасть порву!

Чувство вины мешало Павлу защищаться, он понимал, что моральное преимущество сейчас на стороне Бурбона. И неважно, бандит он или нет. Он защищал сестру, женщину, которая вдруг ворвалась в жизнь Павла, разлила по ней теплые живые краски. Не окрасила ее в радужные тона, а именно разлила и беспорядочно расплескала оживляющую акварель...

– Я знаю, что поступил неправильно, – четко и неторопливо выговаривая каждое слово, сказал Павел. – Но я твою сестру не обманывал.

Он вытащил из кармана бумажник, вынул оттуда фотографию покойной жены, показал ее Бурыбину.

– Ну и что это такое? – всматриваясь в снимок, спросил парень.

– Не что, а кто... Моя жена.

– При чем здесь твоя жена?

– Она тебе никого не напоминает?

– Ну... Не знаю...

– Тогда Юля не твоя сестра.

– Юля?!. Ну да, твоя жена немного на Юльку похожа... Ну, да, есть что-то общее...

Павел удивленно смотрел на Бурыбина. Неужели он не видит, насколько поразительно сходство между Леной и Юлей?

– Для тебя что-то, а для меня все... Они очень похожи друг на друга.

– Да нет, у твоей жены нос шире, – покачал головой атлет. – И глаза немного больше... И подбородок у#же...

– Есть сходство внешности, а есть сходство восприятия. Я увидел в Юле свою жену. Тот же взгляд, то же обаяние, тот же запах... Я не хочу с тобой об этом говорить.

– Да мне все равно, хочешь ты или нет... А жену ты свою любил?

– Почему любил? – вскинулся Павел.

– Да не дергайся ты, майор, – пренебрежительно скривился Бурыбин. – Я твою жену не видел, но знаю, что ее убили... Да, знаю. Все про тебя знаю... А как ты думал? Ты вчера пришел к Эдику, а сегодня я уже все про тебя знаю. Врага надо знать в лицо...

– Врага?

– Ну а кто ты мне? Друг?.. Ты моего брата за хомут взял. Он никого не убивал, а ты на него наручники надел. Как мне теперь к тебе относиться?

– Убивал, – упрямо качнул головой Павел.

– Да ты сам подумай, зачем ему об кого-то мараться, если есть люди, которые могли бы все сделать за него? Ты что-нибудь про киллеров слышал? – продолжал насмехаться Бурыбин.

– Это все слова. А у меня есть факты.

– Какие факты?! Отпечатки пальцев? – пренебрежительно фыркнул атлет.

– Разве я об этом говорил?

– Ты не говорил. Но я-то все знаю. Потому что в курсе. А если я в курсе, то меня нужно бояться. Ты меня понимаешь, майор?

– Понимаю. Но не боюсь.

– Все так говорят, пока паленым не запахнет.

– Это угроза?

– Какие угрозы, майор? Мы же цивилизованные люди. Есть адвокаты, есть правосудие. И если Эдик не виновен, его оправдают.

– А если виновен?

– Не виновен. И ты должен это понимать.

– А если нет?

– Не надо меня провоцировать, майор.

– Я не провоцирую. Просто мне нужно знать, кто сидел за рулем «десятки», из которой преступник стрелял в Блинкова.

– Ты точно издеваешься, майор! – презрительно усмехнувшись, Бурыбин с достоинством, неторопливо поднялся со своего места, неспешно смахнул с лацкана пиджака несуществующую соринку.

– Уходишь? – не без ехидства спросил Никифоров.

– Время, дела.

– А мы сейчас кабинет будем обыскивать. А вдруг мы барсетку Блинкова здесь найдем?

– Не найдете. Нет здесь ничего такого.

– Найдем. Сначала подбросим, а потом найдем.

– Нечего подбрасывать. Нет барсетки.

– Ты в этом уверен?

В ответ Бурыбин лишь презрительно скривился. Дескать, хватит цеплять меня, майор, все равно, бесполезно.

– А «десятку» куда дели? – не отступался Никифоров.

На этот раз атлет молчать не стал.

– Да пошел ты!

Это прозвучало жестко и емко, как щелчок бича, но все же это было больше признанием своей слабости, чем демонстрацией силы.

Бурыбин ушел, но скоро в кабинете появился начальник охраны и молча занял наблюдательную позицию. Чигиров привел понятых, и обыск начался. Впрочем, ничего уличающего или просто подозрительного найти не удалось. Но рабочий день для Павла на этом не закончился.

В багровых тонах заката казалось, что из фонтана бьет вода, смешанная с кровью.

– Снова вы? – недовольно, но все же без раздражения спросила Юлия.

Она только что открыла калитку во двор своего дома, чтобы впустить туда незваных гостей. Стрельнев уже доставил задержанного в изолятор временного содержания и снова возглавил опергруппу. Но Юлия смотрела только на Павла. Только одного его и винила в том, что был нарушен ее привычный жизненный уклад. Только он один ее и волновал...

– Работа такая, – сокрушенно развел руками Павел.

– Знаю, какая у вас работа. Людей сажать.

– И дома# их обыскивать.

Стрельнев попытался вручить ей постановление на обыск, но женщина отмахнулась.

Волосы кое-как убраны в старомодную прическу, брови едва заметны, губы тонкие, тусклые, голова и плечи сутуло поданы вперед, мешковатый халат плотно запахнут... В фигурном фонарном столбе, рядом с которым стояла Юлия, сексуальности, казалось, было больше. Но, возможно, именно это делало ее более привлекательной, во всяком случае, для Павла. Он очень нуждался в женском тепле, а из живых, казалось, только Юлия могла согреть его.