– Кощунство, – вздохнул Елизаров вполне искренне, и Ева впервые с ним согласилась. Как можно топить книгами печь?!

– Это сразу после революции. – Алена Петровна пробежалась пальцами по обтрепанному корешку какого-то фолианта. – Потом подобного самоуправства и головотяпства никто не допускал, все экземпляры переписали и каталогизировали. Начал этим заниматься еще… – Она замолчала, поморщилась, словно бы воспоминания доставляли ей боль.

– Это вы про маньяка не хотите нам рассказывать? – спросила Диана. На хранительницу она не смотрела, любовалась собственным идеальным маникюром.

– Про какого такого маньяка? – В голосе Елизарова послышалось искреннее удивление.

– Про такого маньяка! – Диана с неохотой оторвала взгляд от ногтей. – Тут перед войной целая банда орудовала во главе с директрисой детского дома. Того самого, про который святая Амалия так красиво поет. – Она поморщилась. – А в любовничках у директрисы был здешний библиотекарь или завклубом, я не помню точно. Вот он, говорят, очень любил книжки читать и людей ножиком резать. Такие у него имелись нестандартные увлечения!

– Кто говорит? – спросила Ева. Как мало она, оказывается, знает об этом месте.

– Да Жан мой говорит! Он бредит всеми этими дикими историями. Даже фильм собирается снимать. Ужастик! – Диана выпучила глаза. – А чего, думаешь, мы тут все лето торчим? Вот поэтому и торчим. Ему натура нужна, материал. Мало ему натуры в другом месте!

– На Лазурном Берегу, – поддакнул Елизаров, и Диана царственно кивнула в ответ.

– Жан всегда интересовался историей Чернокаменска. – Рассеянным жестом Алена Петровна поправила кружевной воротник. – Помню, приведут его класс в музей на экскурсию. Дети разбегутся по усадьбе, а этот за мной хвостом ходит, слушает все очень внимательно, разве что не записывает. Так что неудивительно.

– А что там с библиотекарем? – спросил Елизаров. – В самом деле душегубничал на досуге?

– Душегубничал. – Алена Петровна смерила его внимательным взглядом. – Только нет в этом, Роман, ничего веселого. Он с любовницей своей и подельником много бед натворили, а натворили бы еще больше, если бы не начальник Чернокаменской милиции Демьян Петрович Сметников. Именно он то дело, как это принято сейчас выражаться, раскрутил. – Она прикрыла глаза, словно бы вспоминая что-то давно забытое. – И Галочке нашей земной поклон. Я даже представить не могу, что бы с нами всеми стало, если бы не она.

– Какой Галочке? – Тут уже Ева не выдержала. Было у нее ощущение, что все присутствующие знают о событиях минувших дней на порядок больше, чем она сама. Даже Диана…

– Вы, Алена Петровна, были очевидицей? – спросил Елизаров.

– Я, Роман, была не просто очевидицей, а участницей. – Старушка горько усмехнулась. – Нас было немного – воспитанников чернокаменского детдома. Каждого помню по имени, каждый до сих пор мне как родной. Из тех, кто еще жив… – Она вздохнула. – И тогда мы выжили чудом. Это страшная история и очень печальная. Не люблю ее вспоминать. А если уж и вспоминаю, то только затем, чтобы жива была память о замечательных людях. Тех, на которых держался тогда Чернокаменск.

– Вы сказали – Галочка. – Голос Елизарова сделался тише, словно вкрадчивее. – Кто она такая? Воспитательница?

– Нянечка. – Алена Петровна улыбнулась, и улыбка расцветила, вернула краски ее лицу. – Сама она тогда была еще девчонкой. Лет семнадцать ей исполнилось. А смелости и решимости ее хватило бы на десяток взрослых мужиков. Как она нас от Аделаиды и Мефодия защищала! Никто не защитил, а она, девчонка зеленая, встала между нами и этими упырями. Не побоялась даже алба… – Она осеклась на полуслове, махнула рукой, будто бы говорила о чем-то малозначительном. – Их уже нет с нами: ни Демьяна Петровича с Лизой, его женой, ни Галки с Алешей. Но жизнь они прожили такую, за которую не стыдно ни перед людьми, ни перед Богом. А я вот живу и радуюсь, что довелось мне с ними встретиться, что могу вам вот о них рассказать.

Алена Петровна говорила и смотрела при этом только на Еву с Елизаровым, занятую собственными ногтями Диану она по-прежнему не замечала. И надо было такому статься, чтобы именно Диана нарушила тихую магию этого момента.

– Я вот думаю, если вы в том детдоме росли, значит, и зарезанного ювелира должны знать, – сказала Диана таким тоном, что Еве захотелось ее ударить, врезать чем-нибудь тяжелым по идеальному, доведенному до кукольного совершенства лицу.

– Какого ювелира?.. Почему зарезанного?..

Никогда раньше Еве не доводилось видеть, чтобы так стремительно, так необратимо менялось человеческое лицо. Словно бы слетали с него маски, одна за другой, выставляя напоказ совершенно детские боль и ужас. Наверное, Елизаров увидел то же, что и Ева, потому что осторожно, на кошачьих лапах, подошел к старушке, встал так, чтобы в любой момент поддержать или подхватить. И в этот самый момент, всего на долю секунды, Еве показалось, что она видит и его собственное, не прикрытое показной веселостью лицо. Елизаров без маски казался куда взрослее и куда серьезнее. И глаза у него были такие… стариковские.

– Так Атласа! – И только Диана ничего не хотела замечать. – Это ж он звезда местного розлива! Зарезали сегодня вашу звезду. Зарезали и хату обнесли. А я Жану говорила…

– Заткнись, – оборвал ее вдруг Елизаров. Вроде бы тихо сказал, почти ласково, но так, что даже Ева вздрогнула.

Алена Петровна тоже вздрогнула, пошатнулась, прижала унизанную перстнями ладонь к сердцу. И Елизаров, не сводя сурового взгляда с Дианы, обнял старушку за сухонькие плечи, одновременно деликатно и настойчиво увлек к стоящей у окна полосатой козетке, усадил, сам сел рядом, велел Еве:

– Принеси воды.

Подумалось, что одной водой тут не отделаешься, что нужно что-то посущественнее. Возможно, даже «Скорая». Но спорить Ева не стала, бегом бросилась к кабинету Алены Петровны, наплевав на деликатность и приватность, высыпала на конторку содержимое дамской сумочки, которую нашла среди горшков с геранью. В россыпи обычных дамских безделиц обнаружился блистер с таблетками и пузырек с едко, характерно пахнущими каплями. То, что надо!

За время ее отсутствия, кажется, ничего не изменилось. Старушка по-прежнему полулежала на козетке, Елизаров оставался рядом, сжимал в руке ее запястье. Это на первый взгляд казалось, что просто сжимал, оказывал участие и поддержку, но постановка пальцев… Елизаров считал пульс, прислушивался к тонкому биению чужой жизни. Дианы нигде не было видно. Хватило ума уйти с глаз долой или просто наскучило?

– Вот! – Ева почти швырнула на колени Елизарову таблетки, отвинтила крышку с флакончика, принялась отмерять в стакан с водой темные капли.

– Сорок, – произнесла Алена Петровна едва слышно, а Елизаров, изучив таблетки, уже протягивал ей одну на раскрытой ладони.

– И это тоже. – Он говорил таким тоном, словно бы в этой комнате не нашлось никого старше его. Это было странно и вместе с тем естественно. Людям свойственно делегировать ответственность тому, кто готов ее принять. И совершенно не важно, сколько ему на самом деле лет.