Когда двое внезапно обнимаются, значит, они и впрямь уже не могут выносить эту разделяющую их дистанцию, значит, они еще слишком далеко друг от друга для взаимопроникновения. Отсюда и происходит это желание слиться воедино, больше не оставлять никакого зазора между своими телами. Аврора решилась на первый шаг. Его губы были такими сочными и мягкими, что она даже не успела задуматься, что на нее нашло, не сделала ни малейшего попятного движения, настолько она хотела эти губы, еще и еще, она прижалась спиной к дереву, ее желание с лихвой осуществилось. Этот двор, этот островок безмятежности, который годами давал ей энергию, вот оно, исполнявшееся наконец обещание. На сей раз она была в глубине этого убежища, оберегавшего ее от мира. Уже стемнело, но под этой листвой они были еще больше укрыты темнотой. Она почувствовала, как руки этого мужчины обхватили ее затылок, потом коснулись груди. Его касания были такими сильными, он слово собирался оторвать Аврору от земли. Она открыла глаза только для того, чтобы посмотреть, не почудилось ли ей это, и на секунду испугалась – она еще могла выбрать здравомыслие, прекратить все это. Но Аврора снова подумала о душевном порыве этого мужчины, о метелке из перьев, которой гладила свое лицо, словно предчувствуя это крепкое объятие. Обладая такой мощью, Людовику было бы легко причинить ей боль, но он контролировал свои движения. Аврора чувствовала себя игрушкой некоей стихии, удивленная и ошалевшая в руках этого мужчины, покорная его силе, она чувствовала себя легкой, почти готовой переступить через высший запрет – поцеловать мужчину прямо под своими окнами, натянуть нос и своей жизни, и всему тому, чем пренебрегала. И она отдалась этому порыву, ничего не смогла с собой поделать, только услышала, как ее голос бормочет: «Это невозможно, это невозможно…»

Тогда Людовик отступил, когда Авроре хотелось, чтобы он был настойчивее. Но если бы он продолжил настаивать, она возненавидела бы его, он стал бы ей омерзителен. Он проявил такую чуткость, отнесся с таким уважением к тому, что она невольно отпрянула, что от этого стал ей еще желаннее. Они долго смотрели в глаза, не видя друг друга, в какой-то момент в вестибюле зажегся свет, потом над дверью, потом во дворе. Аврора уткнулась головой в шею Людовика, чтобы спрятаться, еще больше, поскольку из-за этого света ветви и листья их уже не скрывали. Так что не следовало шевелиться, и эта игра вновь одержала верх, приобретя сладость и опасность игры в прятки. Звуки шагов направлялись к почтовым ящикам, потом послышался знакомый скрип открывающейся железной двери, щелчок включения лампочки, после шаги направились к лестнице «С» или «В». Аврора знала только, что это не Ричард, это была не его походка, а главное, он никогда не заглядывал в почтовые ящики. Она уже была не в силах отлепиться от своего партнера по игре, который не шевелился, не издавал никаких звуков. Она положила руки на его ягодицы и нащупала две крепкие самоуверенные округлости, мускулистые до того, что чуть не лопались джинсы. Аврора обхватила их обеими руками, будто хотела удержать этого взрослого мужчину, равного могучему дереву, но по сути – мальчишку, и больше не могла его отпустить. Вдруг на самом верху она услышала голос Ноя, а вслед за братом закричала и Айрис – ее удивительные дети, от которых еще несколько следующих минут она будет очень далеко.

Авроре редко выпадала возможность принять ванну до ужина, но тут, просунув ключ в замочную скважину, она сказала себе, что должна надолго забыться в ванне, отмыть себя от всякого запаха – она просто не может поступить иначе. Когда она появилась в конце коридора, Айрис и Ной побежали ей навстречу, буквально сорвались с дивана и полетели прямо в ее объятия. Она обняла их обоих, присев на корточки, и это объятие показалось ей нереальным, сладостным и таким легким после объятий того мужчины. Вновь ощутив запах своих детей, она прижимала их к себе так, словно не видела целый год, без всякого стыда или неловкости, она чувствовала, что перешла от первобытной страсти этого мужчины к высшей нежности, и это было изумительно. Она закрыла глаза, чтобы развеять, обмануть всякое чувство вины, поскольку из-за того, что она натворила там, внизу, ее внезапно захлестнуло угрызениями совести. Она прижимала их обоих к себе: и ей хотелось бы попросить прощения – за это счастье, которое только что на нее нахлынуло, за это желание, которым она вся еще была переполнена и взволнованна, за упоение, к которому ни Айрис, ни Ной не имели ни малейшего отношения.

Запершись в ванной, закрыв окно и дверь, она напустила как можно больше пара, создала свое личное облако и полностью им окуталась. Она уже задавалась вопросом: как ей реагировать, если она снова встретится с этим мужчиной? Как поступить, чтобы этого не случилось, если он живет здесь же, по ту сторону этих ветвей, которые угадываются в окне? Как сделать, чтобы больше не видеть мужчину, освободившего ее двор от этой нечисти, заодно избавив ее от всех угроз? А впрочем, неужели и в самом деле возможно не видеть его? Теперь ей нельзя будет видеться с этим мужчиной по куче причин. Не потому ли, что он живет здесь, за одним из окон напротив, эта история становится безумной, опасной и невозможной?

Снова вспомнив об этой сцене и представив себе их обоих, спрятавшихся в листве, как двух ребятишек, Аврора осознала, что это было всего несколько минут назад, а потому показалось ей нестерпимо ужасным и сладостным. Она забыла, как это до глупого просто: обхватить друг друга обеими руками, буквально упасть друг в друга. Этот проснувшийся в ней порыв был родом из детства – необоримое и запретное влечение к однокласснику, подростковое опьянение совершенной проделкой. Если бы она смогла заснуть здесь, прямо в своей ванне, больше не было бы никаких размышлений, все прошло бы. Ей хотелось оказаться далеко, очень далеко, и по силе это желание было равно ее прекрасным ощущениям. На другом конце квартиры, в гостиной, она слышала голос Виктора, своего пасынка, он вернулся и уже требовал у Айрис и Ноя, чтобы те оставили его в покое. Она знала, мало-помалу все должно наладиться, вечер снова вернется в свою колею. Вани скоро уйдет, надо будет приготовить ужин. Вернется Ричард, слезет со своего мототакси, свежий, энергичный и веселый, как именинник. Ричард, о котором она заранее знала, что одним словом, одним взглядом, одним поцелуем кончиками губ он снова вдохнет в нее тональность их жизни, передаст ей партитуру полностью реализовавшей себя супружеской пары. Ведь их жизнь – будто джекпот, сорванный на всех столах. И впереди всегда будет что-то, что еще предстоит завоевать, впереди новые горизонты…

Ей хотелось вылезти из этой ванны до его возвращения. Он ей, наверное, оставил сообщение, чтобы предупредить, во сколько он приедет, а заодно спросить, купила ли она хлеба, вернулась ли домой. В этот раз она не заметит его сообщения, и это очень хорошо. Она лежала с закрытыми глазами в этой теплой, ласковой воде, заранее представляла, что сделает, как только вылезет из ванны, – проведет рукой по зеркалу, чтобы стереть осевший пар, опасаясь посмотреть себе прямо в глаза, потом отвернется, чтобы приоткрыть окно, и осторожно выглянет наружу, пытаясь увидеть, что в этот самый момент, там, прямо напротив нее, может делать тот, другой, что он замышляет. Чтобы узнать это, проще всего было бы обрезать несколько ветвей, которые заслоняют вид, и громко заговорить в сторону одного из тех окон.