– Значит, вы импортируете оборудование китайских производителей, но никогда с ними не встречались?

– Ну, мы обменивались имейлами.

– Вот как… и на каком языке?

– На английском.

– Вы говорите по-английски?

– Как-то справляюсь. И к тому же есть машинный перевод.

– Согласен. А какое у вас образование или скорее какой опыт у вас имеется: торговля или спорт?

– Я был тренером в спортзале, в Сен-Дени, так что про тренажеры мне все известно. Уж я-то знаю, что такое спортзал!

– Ладно, но что такое на самом деле предложение вашего интернет-сайта: централизованные закупки или продажа подержанного оборудования?.. Потому что я немного поинтересовался ценами, и это странно, но вы продаете ваш товар в три раза дешевле. Такая разница в цене – это ведь много, вы не находите?

По своему характеру Людовик привык выражаться ясно, но часто чувствовал, что у тех, к кому он приходит с визитами, возникают мерзкие затруднения, мешающие им понять его, что еще больше усугубляется полным отсутствием доброй воли. С самых малых лет он всегда любил заявлять о себе как о старшем и получал настоящее удовлетворение, решая чужие проблемы, он любил, чтобы к нему так и относились: как к тому, кто умеет улаживать дела. Но здесь, перед этой парочкой, он чувствовал, что, разыгрывая из себя степенного наставника, стараясь говорить понятно и проявлять миролюбие, он лишь укрепляет их криводушие. И все же он видел в их поведении скорее не злой умысел, а совершенную неопытность в качестве предпринимателей, что-то вроде испуганной потерянности.

– Послушайте, я уверен, что вы хотели сделать хороший бизнес, создали свое собственное дело, и уже за одно это я снимаю пред вами шляпу, однако вам надо было получше узнать людей, с которыми вы собирались работать. А вы, если я правильно понял, с вашими поставщиками даже не встречались и их оборудование никогда в глаза не видели, верно?

– Да.

– Тогда выходит, что китайцы вас кинули, так что ли?

И тут этот тип, чувствуя себя, возможно, униженным из-за того, что дал маху и был уличен в этом перед женой и детьми, слетел с катушек. Людовик даже глазом моргнуть не успел, как он грохнул кулаком по столу, из-за чего разлетелись бумаги, и завопил, что никто его не кинет, никогда, и уж точно не китайцы, и, уж конечно, не в спорте. «Не тот я мужик, которого кидают, понятно?!»

Людовик ожидал, что бабенка тоже немедленно полезет в свару, но в итоге развопились малявки и бросились все втроем к ногам своей матери, в то время как отец продолжал пыжиться и выкатывать грудь колесом. Людовик встал, чтобы попытаться его утихомирить, а заодно напомнил ему, что он сам «кинул» молодую пару двадцати пяти лет, двоих юнцов, которые рискнули по-настоящему и задолжали собственной семье, так что от их имени он попросил типа сесть и успокоиться, но тон поднялся еще выше.

– Нечего мне указывать, когда садиться, я тут у себя дома, так что забирай свои бумажки и проваливай!

Что толку весить больше сотни кило, если перед тобой возбужденный малый, который накручивает себя, буйный псих, готовый взорваться и полезть в драку, – он же неконтролируем, способен схватить нож или что под руку подвернется, не сознавая, к чему это может привести. Людо постарался сохранить дистанцию, твердя ему, чтобы тот проявил рассудительность и выслушал предложение, которое он собирается ему сделать. Но тут бабенка тоже раскипятилась, тоже принялась орать на него и требовать, чтобы он убрался восвояси. Малявки, поначалу было притихшие из-за этого бушевания страстей, в свой черед начали орать, родители горланили все сильнее, напряжение росло со всех сторон. Людовик ничего не говорил, если бы он позволил впечатлить себя, если бы стал собирать свои бумаги и направился к выходу, это означало бы, что он тут бессилен, что он растерял весь свой вес. А это ничего не решит, но главное, он больше не сможет сюда прийти, потому что в следующий раз они ему уже не откроют. Если же он, наоборот, по их примеру повысит тон, это взвинтит их еще больше. А влепить затрещину этому типу на глазах его карапузов значит покуситься на его образ отца с риском еще больше обострить ситуацию: всегда существует опасность, что против него объединятся соседи или заявятся приятели, с ним такое уже приключалось. Он не видел выхода, особенно потому, что тип и бабенка стали хватать его за руки, пытаясь вытолкать в коридор. Он освободился, резко их оттолкнув, и начал собирать свое рассыпавшееся досье и бумаги, разлетевшиеся по всей комнате. Но когда он хотел поднять с полу листок, тип наступил на него ногой, и тогда, вместо того чтобы вспылить, схватив того за ногу, Людовик решил сблефовать. Он заявил, что спустится на автостоянку и сфотографирует их машину, чтобы добавить снимки к досье, якобы с целью конфискации для дальнейшего возмещения ущерба.

В данном случае это был двойной блеф, хотя бы потому, что он даже не знал, есть ли у них машина, да к тому же не имел полномочий конфисковать что бы то ни было. Но вообще-то шикарная тачка была базовым аксессуаром, особенно у такого рода прохиндеев, а Людовик был уверен, этот тип был как раз из этих мелких пройдох, которые считают себя одаренными по части бизнеса, и раскатывают в весьма броском внедорожнике, что позволяет им выставить напоказ иллюзию своего высокого социального статуса…

Людовик сразу же понял, что попал в яблочко. Как только он вышел из квартиры, тип сразу же напялил куртку и последовал за ним на лестничную площадку. В сущности, этого Людовик и добивался: отрезать его от жены и детей, избежать усугубления конфликта в самом сердце домашнего очага, чтобы все не рвануло. Однако, очутившись на первом этаже, он увидел, что тут нет никакой возможности поговорить с ним один на один, с глазу на глаз, поскольку в вестибюле ватага мальчишек истерически гоняла мяч, который с грохотом отскакивал отовсюду, а пацаны сопровождали свою игру оглушительным гамом. Но самое худшее было впереди: уже собравшись открыть входную дверь, Людовик вдруг осознал, что не имеет ни малейшего понятия, где эта чертова тачка может быть припаркована, на левой половине автостоянки или на правой, а еще того меньше – что это за тачка!.. Дети продолжали играть в футбол как ни в чем не бывало, не обращая на них никакого внимания и даже лупя все сильнее и сильнее по этому чертову мячу.

Людовик почувствовал, что загнан в угол. А этот тип, Жадар, все помалкивал. И вдруг ему захотелось припереть его к стенке и выбить из него извинения за то, что обзывал его всякими словами. Но если он схватит его, есть риск, что это раззадорит пацанов, и те переполошат всех остальных… В то же время он знал, что стоит ему толкнуть эту дверь и оказаться снаружи, как он окажется в еще более затруднительном положении, и тогда все пропало. Разозленный этим тупиком, в который сам себя загнал, он повернулся к Жадару, посмотрел ему прямо в глаза, уже не сдерживая гнева, который клокотал в нем двадцать минут, стиснул зубы и сощурился. Он был уверен, что согнет этого типа одним только взглядом.

– Давай, парень, рожай: в чем дело? Это ты их кинул или китайцы тебя кинули?..

Но тип явно был привычен к подобным ситуациям, поскольку даже ухом не повел. Мальчишки за его спиной продолжали колошматить по мячу, стены эхом отражали эти отчетливые плюхи, стучавшие по барабанным перепонкам, этот холл был настоящей скороваркой, а тип выдержал его взгляд, глазом не моргнув. Раздался мальчишеский крик, гораздо более громкий, чем остальные, и мяч грохнул по металлу почтовых ящиков. Людовик взорвался, это было словно скачок адреналина, он сграбастал Жадара за куртку, заставил его пройти через весь коридор, пятясь задом, и припер к дальней стенке, в самом конце, под лестницей.