Сергей Арсентьевич достал и включил сотик. Устройство пока не разрядилось, но по-прежнему искало сеть. От чего ещё придётся отказаться, если они захватят и поделят всю землю на такие вот экологически чистые участки? От горячих ванн, от автомобилей, от денег… Да, в том числе и от денег. Мурыгин представил подобное будущее и ужаснулся. Пусть у него не было сейчас ни того, ни другого, ни третьего, однако он хотя бы мог надеяться, что со временем все эти блага к нему вернутся. А так…

Сергей Арсентьевич спрятал телефон и достал сигареты — успокоить нервишки. Кстати, от сигарет тоже придётся отвыкнуть… Прикурил, хотел задуматься вновь, когда справа из ночной темноты беззвучно полыхнуло. Зарница? Похоже… Надо полагать, с севера подкрадывалась первая гроза. Рановато, однако в этом году весна и впрямь выпала неслыханно быстрая и сумбурная. То снег, то теплынь.

Зарница повторилась, и в её красноватых отсветах Мурыгин увидел среди голых стволов согнувшуюся в три погибели человеческую фигурку, направляющуюся бегом к навесику. Это возвращался с горшочка Стоеростин…

Он шумно ворвался в заколдованный круг, едва не налетев на кормушку. Свеча колыхнулась, запрыгали тени. Отдышался, уронил опустевшую пластиковую бутылку, тяжко осел на драный плед. Глаза у Костика были круглые.

— Что это с тобой? — неприязненно спросил Мурыгин.

— Со мной?.. — хрипло переспросил Стоеростин. — Наружу выгляни!

Над рощицей взошло, затрепетало бледное зарево. Ощупанный страхом, Сергей Арсентьевич поднялся, осторожно боднул невидимую оболочку защитного пузыря — и был оглушён. Ночь выла, ревела, визжала.

— Что это? — отпрянув в тишину укрытия, в ужасе спросил он.

— Авиация, друг мой… — с идиотской восторженной улыбкой ответил ему Костик. — Военная авиация… с артиллерией…

— Бомбят?!

— Нет ещё. Но, кажется, сейчас начнут.

— Неужели… ядерный удар?.. — еле вымолвил Мурыгин.

— Рядом с городом? С такой высоты? Брось… Для начала долбанут чем-нибудь попроще. Сигарету подбери. Плед прожжёшь…

Сергей Арсентьевич послушно подобрал и выбросил оброненную сигарету. Оказавшись снаружи, огонёк разлетелся искрами, облепившими на миг незримую выпуклость оболочки. Должно быть, против ветра бросил…

Темнота заворочалась, вспучилась, вывернула алое нутро — и половина защитного пузыря стала видимой — вспыхнула ослепительными штрихами. Надо полагать, хлестнуло землёй, осколками, ветками. Язычок свечи колыхнуло, но не от ветра — почва подпрыгнула. Мурыгин не упал рылом в плед исключительно потому, что всё произошло совершенно беззвучно.

— Ничего… — услышал он малость подрагивающий голос Костика. — Держит… Интересно, сам-то он как… снаружи?..

— Думаю… не пропадёт… — В горле Сергея Арсентьевича сделалось шершаво. — Что это было? Бомба? Снаряд?

— А тебе не всё равно?

— Ну… всё-таки…

— Ф-ф!.. Мр-р!.. Ш-ш!..

Оба привскочили от неожиданности и уставились на возникшее возле миски существо. Это была знакомая им кошечка щучьей расцветки с двумя рыжими подпалинами на хребте. Шёрстка — дыбом, зрачки разъехались во весь глаз. Ночная тварь.

— Господи… — поражённо вымолвил Мурыгин. — Откуда ты, киска?..

— Откуда-откуда… — ответил за пришелицу Стоеростин. — Из-под артобстрела!

— Я понимаю… Как её туда занесло? Или он им даже укрытия не сделал?

— Кто?

— Сосед наш!

— Чёрт его знает!..

— Или прямое попадание… — с затаённым страхом произнёс Мурыгин.

— В навесик?

Тот не ответил. Вроде бы кошечка была цела-невредима, только сильно испугана.

— Может, просто погулять пошла, а тут всё и началось… — с надеждой предположил Костик. Протянул руку, но погладить не решился. От ужаса могла и цапнуть. — Напугали киску… дураки здоровые… — Он обернулся к Мурыгину. — Сайру вскрой!

Сайру кошка есть отказалась. Снова ослепительно чиркнуло по куполу, снова шатнулась земля.

— Угодит — выкорчует на фиг… — предупредил Мурыгин.

— Пожалуй… — с кряхтением согласился Костик.

Бушующий снаружи ад был в точности таков, каким он представлен в Писании: огнь и тьма кромешная. Единственное отличие — тишина. В конце концов не выдержали — залегли.

И всё равно было очень страшно. Во время снегопада по крайней мере обозначались очертания купола, а тут полное ощущение беззащитности: лежишь ничком, опасаясь поднять голову, то ли оглохший, то ли контуженый, а вокруг — огненно-чёрный кошмар, неслышный Армагеддон. Вдобавок земля под навесиком не только содрогалась при взрывах — она ещё издавала звуки. Недра тихонько взрыкивали.

Потом кто-то вскочил на спину Мурыгина — и тот чуть не заорал. Передние когтистые лапки деловито по-хозяйски размяли Сергею Арсентьевичу загорбок, словно бы взбивая подушку, после чего бесцеремонная киска свернулась клубком промеж лопаток. Хотел сбросить, как вдруг сообразил, что обнаглела-то она не зря — явно почувствовала себя в безопасности. А коли так…

Закинул руку за спину, попытался погладить.

— У Президента заболи, у спикера заболи, у киски заживи…

Лежащий рядом Стоеростин нервно заржал.

* * *

Конца света они так на сей раз и не дождались — уснули. Просто устали бояться. Приблудная зверушка перебралась на Костика, налёжанного многими поколениями котов, замурлыкала. Это мурлыканье и было последним, что запомнил Сергей Арсентьевич, перед тем как провалиться в сон.

Сначала ему привиделось чёрт знает что, точнее — ничего не привиделось. Громоздились кругом серые глыбы мрака, ворочались, скрежетали, ревели. Словом, почти всё то же, что наяву, только гораздо шумнее. Потом пригрезилось, будто никакая это была не бомбёжка — и они со Стоеростиным пробудились после ночной грозы. Свежий воздух, ясное небо, мокрая трава. «Ну! — хотел сказать во сне Мурыгин. — Что я тебе вчера говорил? А ты: бомбят, бомбят…»

После чего и впрямь проснулся.

Воздух в укрытии, казалось, точно отдаёт недавней грозой, да и утро выдалось солнечное. Стоило, однако, привстав с драного пледа, оглядеть окрестности, сделалось жутко. Дымящаяся роща, изломанный обугленный сад, разбросанная взрывами земля. Удивительно, но нигде ничего не горело, хотя копоти хватало с избытком.

Мурыгин содрогнулся и отвёл глаза. Взгляд его упал на вскрытую консервную банку. Вылизана до блеска. А кошечки нет, кошечка ушла — должно быть, подалась к своим.

Затем обернулся к Стоеростину. Тот сидел и, сгорбившись, неотрывно смотрел на миску. Словно медитировал. Сергея Арсентьевича поразило выражение его лица — отрешённое, исполненное затаённой муки.

— Что?.. — шёпотом спросил Мурыгин.