– Хорошо, сержант, – прочавкал он и отправил ложку овсянки вслед за салом.

– Это что, уже четвёртая тарелка, Хари?

Он пожал плечами, задумчиво поводил бровями, потом кивнул:

– Ага.

– Отлично, – сказал я. – Ты ешь, если хочется поесть, жратвы-то полно. Набирайся сил.

– А где Билли? – спросила Анна.

Хари дёрнул головой в сторону камина – парнишка спал там, свернувшись калачиком на потёртом коврике, у самого огня. На миг померещилось было, что он умер – такой он был бледный.

– Выглядит он усталым, – сказала Анна. Я пожал плечами. Он и верно устал. Неудивительно, если он всю ночь бдел, присматривая за Хари.

Я оттеснил Анну в коридор, чтобы Хари смог спокойно поесть, и склонился к ней:

– К чему это ты ведёшь, Анна Кровавая?

– А то не знаешь, к чему я веду, – прошипела та. – Вчера Хари был почти при смерти, а сегодня уже сидит и жрёт за троих, а Билли выглядит так, будто сам переплыл реку. Вчера ночью, Томас, мы видели, как он занимается колдовством!

– Вовсе нет, – возразил я, при том что не имел никакого представления, что же это было. – Мы видели, как он парит в воздухе, а кто знает, как и почему это случилось? Ты вот знаешь, Анна, как выглядит колдовство? Я-то, допустим, не знаю. Может, мы видели чудо.

– Разве Госпожа творит сейчас чудеса, Томас? Да неужели? Под Абингоном нам, чёрт возьми, не помешала бы грёбаная пара-тройка чудес, а я что-то ни одного не припомню.

Я тяжело вздохнул. Анна меня сердила, а сердиться на неё мне не хотелось. Взглянув на общую комнату, я сдвинул брови.

– А где тётушка?

– Домой ушла, – ответила Анна. – Сегодня утром, пока ты там прихорашивался, Йохан взял пару ребят и пошёл проводить её до дому. Посмотреть, кто там сейчас живёт, и вышвырнуть их за дверь.

– Правильно, – сказал я. – Это хорошо.

Это в самом деле было хорошо. Само собой, не для того, кто решил воспользоваться тётушкиным жилищем, кто бы это ни был, но, как по мне, что бы ни задумал сделать с ним Йохан, он того заслуживал. Никто ещё никогда не крал у Благочестивых – ни у них самих, ни у их родственников. Уж точно не в Вонище, если только жизнь была ему дорога. Вдобавок и сама тётушка не будет путаться у меня под ногами, с этими её многозначительными взглядами и неудобными вопросами, и это тоже было хорошо.

Ни я, ни Йохан так и не озаботились покупкой собственного дома, даже в те времена, когда у нас хватало на это денег. Легче было просто поселиться на одном из наших же постоялых дворов, но долгое время после смерти отца жили мы у тётушки Энейд в этом самом доме. Меня радовало, что он ей вернётся.

– Надеюсь, с ней кто-нибудь останется, когда они поедут назад?

Анна кивнула:

– Брак там останется, и хватит увиливать от моего вопроса.

– Чего же ты от меня ждёшь, Анна Кровавая? – не вытерпел я. – Я полковой капеллан, а не какой-нибудь долбаный мистик. Откуда мне знать, что это вытворяет Билли?

– Должен же кто-нибудь знать. Ты сказал, надо будет поговорить с чародеем.

– Откуда у нас взяться чародеям? Тут тебе не Даннсбург. Тут нет академии чародеев. Насколько я знаю, они далеко от столицы и королевской милости носа не кажут. Ближе всего к чародею здесь, пожалуй, Старый Курт. В народе зовут его «искусником», но вообще ему до чародея, как доктору Кордину до настоящего врача.

Чародеев, разумеется, всячески чтили и уважали, тогда как ведьм и колдунов полагалось бояться и ненавидеть. Искусники располагались где-то посередине, но вряд ли я смог бы чётко назвать, в чём между всеми ними разница. Как по мне, магия – она и есть магия, и не важно, кто именно ею занимается.

– Кордин своё дело знает, – не согласилась Анна, и по тому, как она упрямо выдвинула челюсть, я понял, что наш спор далёк от разрешения. – Я, Томас, этого так не оставлю.

По ней и видно, что не оставит. Я никогда не считал Анну Кровавую особенно суеверной, не более, чем любого другого солдата, но мысль, что Билли Байстрюк может оказаться колдуном, не давала ей покоя – сильнее, чем она пыталась сделать вид.

– Ладно, – ответил я. Не буду спорить, хотя бы ради сохранения мира. – Ладно, Анна Кровавая, если это тебя успокоит, можем сходить и поговорить со Старым Куртом.

– Это здорово облегчит мне душу, – признала Анна.

Старый Курт жил на Колёсах, к северу от нас между Вонищем и доками, почти на самом берегу, где днём и ночью вертелись здоровенные водяные колёса. Колёса приводили в движение меха в литейных цехах, барабаны на кожевенных заводах, жернова на мельницах, всё, что можно было привести в движение при помощи валов и шестерней. Когда почти всех взрослых мужчин из города в одночасье отправили на войну, именно эти колёса поддерживали жизнь в Эллинбурге последние три года. Колёса да женщины со стариками. Мужчины в Эллинбурге, как корни деревьев, с возрастом становятся крепче, ну а здешние женщины, если хотите знать моё мнение, сразу такими и рождаются. Колёсам Эллинбург был обязан самой своей жизнью, однако лучше в их околотке от того не делалось.

– Что ж, тогда мы с тобой, – сказал я, – спустимся к Колёсам и разыщем Старого Курта. Не забудь надеть броню и оружие, а пойдём мы пешком.

– Может, стоит взять пару ребят из отряда, для охраны?

Я покачал головой:

– Старому Курту такое не понравится. Меня-то он знает, хоть мы с ним и не друзья. Тебя он стерпит только потому, что ты женщина, а женщин он любит. А вот незнакомцев он не любит совсем, к тому же такое уж место эти Колёса, там толпа вооружённых людей привлечёт больше внимания, чем хотелось бы.

– Я-то думала, это твои улицы.

– Эти-то мои, – говорю я. – А Колёса уже не мои. Я не во всём городе хозяин, Анна. Колёса – земля Кишкорезов. Вроде бы ихняя атаманша пока не вернулась с войны, и даст Госпожа, не вернётся, но всё равно на Колёсах Благочестивым до поры лучше вести себя потише.

Анна задумчиво кивнула и пошла надевать латы. Я напомнил себе – она ведь ещё изучает город. Да, мы – Благочестивые, с нами обращаются, как с важными господами, но только в определённых местах. Моя земля – это Вонище да Закоулки. Торговый ряд и зажиточные улицы вокруг него были ничейной землёй под присмотром городской гвардии, а западная часть Эллинбурга принадлежала Аларийским Королям и Голубокровым. Наши угодья не пересекались, так что мы друг друга не трогали. Колёса же для нас были всё равно что чужая страна. Мы с ней не враждовали, по крайней мере, сейчас, но, похоже, всегда находились на грани войны. На Колёсах заправляли Кишкорезы, а с ними я не дружил.

Нацепил я свои собственные доспехи, застегнул перевязь с Плакальщицами. Посмотрел на сутану, но решил не надевать. Велел Луке Жирному побыть за главного, пока не вернётся Йохан.

Вышли мы с Анной через чёрный ход, миновали двор с конюшней и углубились в переулки, что вели к речке. Нашли лестницу к воде, куда я посылал Котелка вывезти подводу с трупами ещё в ту, самую первую, ночь в Эллинбурге. Лестница была каменная, ступени – за несчётное количество лет выщербились тысячами ног. Зимой, знал я, ходить по ним смертельно опасно – щербины наполнялись водой, она замерзала, и неосторожный прохожий, оступившись, скатывался вниз в беспощадно-ледяные воды реки.