Великая княгиня Владимир была последней из Романовых, уехавшей из России, и первой, скончавшейся в изгнании. Она и ее родственники, сумевшие выбраться из страны, относились к немногим счастливчикам, у которых оставалась поддержка и даже финансовые средства за рубежом, деньги и украшения, чтобы обеспечить себе бегство. Множеству других русских аристократов гордость помешала признать поражение и бежать: «Я никуда не поеду, – настаивала княжна Екатерина Мещерская. – Не буду сидеть на пороге какого-нибудь иностранного посольства, как нищенка, выпрашивая защиты от собственной родины»72. Но теперь, когда над белыми нависло неминуемое поражение, тысячи ее соотечественников – отчаявшиеся обнищавшие русские – кинулись бежать на юг в стремлении сесть на корабль до Европы.

К концу 1919 года в порту Одессы скопилось огромное количество русских, сражавшихся за места на пароходах. Такого количества беженцев Европа не видела раньше никогда. И множество из этих тысяч обездоленных русских стремились в Париж.

Глава 5. «Никогда я не думала, что буду влачить жизнь эмигрантки»

День взятия Бастилии, 14 июля 1919 года, праздновал весь Париж; улицы были запружены людьми, желающими посмотреть на парад победы, в котором шли триумфальная французская армия и войска союзников. То был особый момент и для первых русских эмигрантов, бежавших от революции, которые смогли добраться до вожделенного Парижа; теперь они высыпали на улицы города, который надеялись когда-нибудь назвать домом. Стоя среди них, Сандро – муж Ксении, убитой сестры царя Николая, – предсказывал большой исход своих соотечественников во Францию:

Они стояли маленькими группками на Елисейских Полях, на Больших бульварах, на тенистых улочках Пасси и разговаривали так, как разговаривают только русские. Не слушая друг друга, повторяя один и тот же аргумент снова и снова, устраивая пантомиму и достигая вершин драмы… Не меньше сотни тысяч их собралось в Париже в этот день, и то был лишь авангард, лишь малая часть близящихся полчищ беженцев1.

Сандро немного переоценивал количество русских в Париже, но он не мог не радоваться тому, что избежал смерти, в отличие от трех своих менее удачливых братьев. Друзьям он признавался, что ему еще придется приспособиться к тому, «что такое жить в бедности»2. В Париже у него не было наличных денег; он задолжал портному, галантерейщику и сапожнику, а через пару месяцев исчерпался его кредит в «Ритце». Ничего не оставалось, как продать свою драгоценную нумизматическую коллекцию. Однако за все эти тщательно собиравшиеся монеты, выкованные доисторическими готами, византийскими греками, финикийцами и македонцами, удалось выручить не более пяти процентов их довоенной стоимости3.

Все это крайне затруднило для Сандро – с учетом пошатнувшегося престижа и влияния – представление интересов свободной России на мирной конференции в Версале, где он должен был открыть делегатам глаза на опасность большевизма. С такими же сложностями столкнулся и бывший российский посол в Париже Александр Извольский. Он теперь был «беженцем от красных» и жил в чердачной комнатке отеля «Мерис», где раньше «селились лакеи, сопровождавшие важных гостей», как отметил американский журналист Стивен Бонсэл, посещавший его. Извольский, уволенный с должности посла в мае 1917 года, был болен и слаб, он едва оправился от испанки. «Я – человек без страны, – в отчаянии сказал он Бонсэлу. – Сегодняшняя Россия – это вакуум»4. (Три месяца спустя он, совершенно сломленный, умер в Биаррице.)

Бонсэл вспоминал и о печальной судьбе другого русского беженца, которого увидел переходящим улицу, полуслепого и хромого:

Сегодня, чуть ли не в сотый раз за этот катастрофический год, я стал свидетелем инцидента, напомнившего мне о том, как быстро утрачивается блеск, связанный с властью, и насколько высоты Капитолия близки к бездне у Тарпейской скалы. Я видел графа Кассини, давешнего чрезвычайного посла Священной Российской империи, торопящимся через слякоть и дождь на площади Мадлен к автобусу, чтобы ехать в свое скромное убежище в пригороде, предоставленное ему французским правительством.

«Уверяю вас, что тысячи других людей делали то же самое в тот оживленный час, однако разница состояла в том, что они делали это каждый день своей жизни, они к этому привыкли», – добавлял Бонсэл. А князь, когда он впервые увидел его в 1896 году, «царил над всем Китаем». В те времена он был «практически вице-королем Дальнего Востока»:

Когда он проезжал по улицам Пекина, казацкие сотни скакали впереди и прокладывали путь для маленького человечка с моноклем, который четыре года, благодаря мощи Российской империи у себя за спиной, правил четырьмястами миллионами китайцев и заставлял их подчиняться своей воле5.

Франция сама познала, хоть и в миниатюре, массовый исход, который происходил теперь в России, когда в 1791–1793 годах, после падения Бастилии, тысячи французских аристократов покинули Париж. До того Людовик XIV отменой Нантского эдикта 1685 года заставил полмиллиона протестантов-гугенотов бежать из Франции в Британию, Нидерланды и другие страны. Однако тысячи беженцев, выехавших из России с октября 1917 по март 1921 года и прибывших в Париж, представляли гораздо более широкий срез общества и принадлежали к разным политическим партиям, социальным классам и религиям6. Зачастую их, всех вместе, называли «белыми русскими», что можно было ошибочно трактовать как принадлежность к монархистам. Более точным определением является «антибольшевики», поскольку отнюдь не все белые были монархистами, и масса обычных, беспартийных русских считали себя белыми в духовном и психологическом смысле, так как разделяли общую ненависть к коммунизму. Они отвергали политические претензии большевиков – даже многие социалисты, не поддерживавшие жестокость методов Ленина. Однако в целом первыми из России бежали те, кто принадлежал к старой аристократии и царистской системе и на кого большевистская жажда отмщения грозила обрушиться в первую очередь7.

Масса российского населения пришла в движение – в основном это были гражданские, согнанные с места гражданской войной, вспыхнувшей зимой 1917–1918 годов. Как вспоминала писательница-эмигрантка Зинаида Шаховская, «все русские превратились в кочевников: миллионы людей шли, ехали, скакали по бескрайним просторам в поисках своих любимых, или пищи, или армии, на стороне которой они хотели сражаться»8.

В первые недели гражданской войны еще были шансы проехать через слабо контролируемые большевиками территории по железной дороге или на другом транспорте, прибегая к взяткам и подкупу чиновников. Бегство через южные земли облегчалось тем, что немцы стояли на Украине, но со временем путь отхода через Крым стал крайне опасным.

Военное сопротивление белых большевикам так и не развернулось по-настоящему. Помехой стало отсутствие единого командования и общих политических целей; в Белом движении участвовали различные региональные армии из