временами думая даже о самоубийстве21. Все его худшие предчувствия насчет России сбывались; Катаев видел, что он «не хочет превращаться в эмигранта, быть отрезанным от своей страны». Вот что удерживало Бунина в Одессе, даже когда Красная армия оккупировала ее в августе 1919 года. Он не скрывал своих контрреволюционных взглядов, в то время как его коллеги и друзья, стоявшие на тех же позициях, но более осторожные, уже паковали вещи – в том числе писатель Алексей Толстой, отправлявшийся в Париж22.

20 декабря Вера записала в дневнике об их общем решении наконец-то уехать: «Большевики наступают, как Атилла, как полчища саранчи. Они крушат все на своем пути». У них с Буниным были визы в Константинополь, но что дальше? Они просили убежища в Сербии, но получили отказ, поскольку страна уже была переполнена русскими. Бунин хотел ехать в Париж, но Вера поначалу сопротивлялась: «В Париже холодно, голодно, и к нам, скорее всего, отнесутся враждебно». Вскоре, однако, ее удалось убедить, что Балканы – не лучший вариант; в любом случае они поступят так, как большинство эмигрантов: увезут Россию с собой и будут «стараться хранить ее за границей до возвращения»23. Наконец им сообщили, что есть билеты третьего класса на «Дмитрия», выходящего из Одессы 8 февраля 1920 года. «На сердце у меня было тяжело», – писала Вера в тот момент:

Вскоре мы станем эмигрантами. На сколько лет? Все наши надежды растаяли, надежды увидеть наших близких и любимых. Как все быстро разлетелось… Никогда я не думала, что буду влачить жизнь эмигрантки.

Шестого февраля, когда снаряды уже рвались у них над головами, Вера с Буниным решились сесть на корабль. Они погрузили свое имущество в маленькую тележку, «которой правил очень старый и подвыпивший мужчина», и поехали через толпу перепуганных людей, почти без багажа, а то и без билетов, пытавшихся забраться на борт «Дмитрия»24. На борту они прождали четыре дня, прежде чем 9 февраля судно вышло в море, однако выбор, остаться или уехать, был однозначным. Как писала Вера, «впереди темнота и страх. Позади – ужас и безнадежность»25.

Среди многих союзнических судов, обеспечивавших эвакуацию из Одессы в феврале 1920 года, был британский транспорт «Рио Негро» под командованием Эвана Кэмерона. Сцена, увиденная им на причале в Одессе, привела Кэмерона в ужас. «Шум и хаос были страшные… на причале колыхалась масса людей, охваченных паникой перед приближением большевиков». Многие из них кишели паразитами, поскольку жили в нищете в Одессе всю зиму в ожидании эвакуации. Зрелище было «жалким до невозможности». Кэмерон с командой всю ночь грузили людей на борт при пронзительном холоде и постоянном грохоте орудий. Донские казаки – в основном совсем юные – были последней линией обороны, сдерживавшей наступление Красной армии. Когда остатки белогвардейцев пытались погрузиться на борт русского транспорта «Владимир», стоявшего у причала, между ними вспыхнула борьба такой силы, что русские солдаты на корабле открыли огонь по собственным соотечественникам26. Большевики уже входили в порт, и 7 февраля «Рио Негро» был вынужден отплыть, бросив на причале сотни отчаявшихся людей, «многие из которых стояли на коленях в снегу, моля взять их на борт». Пока судно отходило, Кэмерон смотрел на «всевозможные средства передвижения… маленькие ручные тележки, кареты и роскошные машины, заполнившие причал вместе с тоннами багажа, брошенные там». В основном, отмечал он, «люди, которых мы спасли, – это женщины из обеспеченных классов, очаровательные и утонченные». И вот теперь им приходилось толпиться на палубах военного корабля. «Раз за разом они повторяли «Слава Богу, мы на британском судне»27.

Когда «Рио Негро» вышел из гавани с 1400 беженцами на борту (он предназначался для перевозки не более 750 солдат), капитан Кэмерон услышал стрекот пулеметов, свист пуль и приближающийся грохот полевых орудий. Уже в море выяснилось, что многие пассажиры заражены тифом; единственный врач, канадец, не располагал ни медикаментами, ни младшим медицинским персоналом. В открытом море их встретили «яростный ветер, шторм и слепящий, жалящий, кусачий снегопад»28. Трюмы были переполнены, условия в них были ужасающими, и многие пассажиры лежали прямо на палубе, засыпанные снегом, предпочитая холод страшной духоте внизу. Они проплыли мимо катера, подававшего сигналы бедствия; Кэмерон вынужден был принять трагическое решение не брать на борт лишних двадцать пассажиров, поскольку его корабль и так был перегружен. В туман «Рио Негро» вошел наконец в Босфор и направился в Салоники; сербы согласились принять пассажиров и отправили за ними специальные железнодорожные составы29.

Последнее сокрушительное поражение белогвардейцы потерпели с разгромом сил генерала Врангеля осенью 1920 года. Врангель собрал под своим командованием остатки деникинской армии, разбитой под Новороссийском. Он сам признавал, что все это – попытка «гальванизировать труп», способная привести лишь к отступлению и поражению. Тем не менее он стремился спасти честь Белой гвардии в России и «показать всему миру, что она «погибает, но не сдается»30. К середине октября 1920 года ситуация стала безнадежной. Загнанные в ловушку на Крымском полуострове – многие стратеги считали эту позицию неприступной, – силы Врангеля не сумели сдержать наступление Красной армии. Для них оставался лишь один путь бегства – по морю. Врангель приказал всем военным судам Черноморского флота, лояльным к белым, а также всем коммерческим кораблям объединиться в гигантскую армаду, которая эвакуирует беженцев из портов Севастополь, Феодосия и Керчь. Врангель отказывался уплывать, пока все они не сядут на корабли, и лично следил за погрузкой, прежде чем покинуть Крым на старом крейсере. Эвакуация проходила при официальном содействии французского правительства, которое поддерживало антибольшевистскую кампанию Врангеля и отправило в Одессу войска ему на помощь.

14–15 ноября 1920 года эта армада из 126 перегруженных судов с мужчинами, женщинами и детьми, набившимися во все мыслимые помещения, бежала из Крыма. Точное количество беженцев, отправившихся с ней, неизвестно: минимум 136 тысяч – из них 70 тысяч военных, – по оценке Врангеля в 1923 году, и 146 тысяч – из них 29 тысяч гражданских, – по позднейшим данным советской разведки31. Ближайшим аналогом такой массовой эвакуации в двадцатом веке может считаться разве что выезд 4500 еврейских беженцев из Франции в Палестину в 1947 году. В 1920-м, безусловно, проводились библейские параллели; один из беженцев сравнивал врангелевский эвакуационный флот с «Ноевым ковчегом, спасавшим останки великой России»32.

Врангель стремился, в первую очередь, вывезти свои войска; он не располагал средствами для обеспечения такого количества гражданских лиц и был шокирован их разнородностью, поскольку это оказались люди из всех слоев российского общества.

Борис Александровский,