врач из пехотного подразделения Красной армии, взятый белогвардейцами в плен, который сопровождал эвакуацию раненых белых солдат и офицеров, стал свидетелем того, как эта разношерстная толпа набилась на борт «Херсона». Что за ирония, писал он, что…

…я, представитель молодого поколения дореволюционной московской интеллигенции, сын врача и сам врач, стоял там, стиснутый между царскими и белогвардейскими офицерами, людьми из той касты, которую мы с товарищами по детству, отрочеству, студенчеству, по образованию и воспитанию столь глубоко презирали33.

Тем не менее они уплывали из России вместе, и этому смешению противоборствующих личностей и убеждений предстояло разъехаться по разным странам в поисках убежища. Было ли между ними нечто общее? Да, утверждал Александровский, все они разделяли непоколебимую уверенность в том, что…

…советское правительство – это вещь временная и через несколько месяцев, максимум год, его заменит какое-то другое. Какое именно, никто еще не знал. Но только эта мысль объединяла разношерстную массу людей, уплывавших с врангелевским флотом по водам Черного моря в неизвестность34.

Но первоочередной задачей для них стало выжить, ведь многие корабли, как вскоре понял Александровский, едва держались на плаву. Это подтверждает и Наталья Меленевская, которая плыла на «Грегоре», развалине, «пустой бочке без балласта, без штурвала, без огней, без мотора» и, самое плохое, без спасательных шлюпок35. Ее волокло через туман британское судно, и пассажиры на палубе раскачивались взад-вперед вместе со своими немногочисленными пожитками, когда на Черном море разыгрался зимний шторм, «бора». На всех кораблях пассажиры теснились, как сельди в бочке; им не хватало даже места, чтобы лечь и нормально поспать. Погода стала еще холоднее; тысячи человек оказались на открытых палубах под промозглым дождем. Никому не позволили взять тяжелый багаж. Хотя семьи захватили с собой кое-какую провизию, она быстро закончилась; не было питьевой воды, и очень скоро голод и жажда превратились в серьезную проблему. Пассажиры подолгу не мылись, и их одежда кишела вшами; началась вспышка тифа. А еще, под покровом темноты, на корабле копошились крысы – гигантские твари, которые бегали прямо по пассажирам, когда те, сбившись в кучки, пытались заснуть36. Еще тяжелее условия перевозки через Черное море делали отвратительные санитарные условия на плохо приспособленных для пассажиров, переполненных судах. На «Трини», к примеру, было всего две уборных на шестьсот человек. Как вспоминал позднее Александровский, во время путешествия рождались дети; кто-то умирал, и трупы, после короткого отпевания, выбрасывали за борт. Один корабль, миноносец «Живой», поразила торпеда, унеся жизни 257 человек37.

Флот из едва держащихся на воде судов, подняв желтые флаги, предупреждавшие об инфекции на борту, со скоростью улитки двигался к Константинополю; многие сильно раскачивались от перегруза. У них ушло в среднем около пяти суток (самые медленные плыли до девяти суток), чтобы добраться туда. По дороге грязные, усталые и голодные пассажиры продолжали шумно и ожесточенно, как вспоминал Александровский, спорить о поражении белогвардейцев, его политических последствиях для России и о том, кого следует в этом винить. Даже когда впереди показался Босфор, русские беженцы продолжали спорить, вместо того чтобы насладиться «панорамой из «Тысячи и одной ночи» – сверкающим под солнцем Золотым Рогом, незабываемым зрелищем белоснежных дворцов, тонкими иглами минаретов и мечетей на волшебном константинопольском горизонте, где в первую очередь бросалась в глаза древняя Айя-София38. Как позднее рассказывал музыкант и певец Александр Вертинский, единственное, о чем он мог думать, когда корабль входил в порт, было грядущее изгнание:

Все пальмы, все восходы, все закаты мира, всю экзотику далеких земель, все, что я видел, все, чем любовался, я променял бы на один-единственный облачный, туманный, слякотный день на родине39.

По крайней мере, изголодавшиеся русские могли теперь поесть: турецкие и греческие торговцы, взмахивая веслами, устремились на рыбацких лодках всех видов и размеров к русской армаде, предлагая финики, турецкие сладости, фиги, лимоны, апельсины, рыбу и жареную баранину. В отсутствие турецких денег беженцы расплачивались «кольцами, брошами, брелоками, браслетами, шелковыми шарфами», а военные – оружием. «За одну жареную рыбу и пару апельсинов» давали золотое обручальное кольцо; «за три пончика, жаренных в бараньем жире, и полфунта халвы» в корзине с борта корабля спустили пару серег с бирюзой. Драгоценные семейные сокровища с радостью отдавали за чистую питьевую воду или каравай белого хлеба; торговцы, уплывая, увозили с собой последнее имущество русских эмигрантов40.

Не всем судам разрешили войти в порт, но когда те, что получили разрешение, причалили, толпа отчаявшихся людей рванулась на пристань, не соблюдая никаких правил и порядка. Люди напирали сзади, толкались, давили – что угодно, лишь бы высадиться на берег, любой ценой вырваться из адской духоты кают и трюмов, – отчего невозможно было принять даже маломальские меры для карантина и дезинфекции или отделения зараженных от больных и раненых41. Вал изголодавшихся беженцев, оборванных и измученных, растекался по городу: «бывшие губернаторы, прокуроры, финансисты, дворяне, штабные офицеры, гусары, уланы, драгуны, казаки, артиллеристы, кадеты, газетные редакторы, репортеры, фотографы, певцы, актеры, музыканты, доктора, инженеры, агрономы, учителя, придворные фрейлины, офицерские жены» – калейдоскоп дореволюционной русской буржуазии, дворянства и интеллигенции, как вспоминал позднее Александровский42. И это не говоря уже о различных антибольшевистских политических фракциях, включая кадетов, социал-революционеров и меньшевиков. Бо́льшая часть этой интеллигентской эмиграции была отлично образована, но что ожидало их после переправки в Европу? Чем будут они зарабатывать на хлеб? Американские сотрудники Ближневосточной миссии в Константинополе приходили в отчаяние от «жалкого вида некогда утонченных мужчин и женщин, которые безнадежно стояли на углах улиц в Константинополе, молча предлагая на продажу газеты». Одного из американцев остановил как-то на улице русский барон:

Он был в полной форме русской царской гвардии, за исключением сабли, которую прошлым вечером продал, чтобы наскрести денег на ужин. Он просил работы, но что мог делать русский барон, который не умел ничего, кроме как сражаться и командовать полком?43

Другие белые офицеры, изо всех сил стараясь сохранить достоинство перед лицом своего окончательного поражения, «маршировали по улице Пера в экзотических казацких нарядах с диагональными патронташами на груди, в высоких сапогах, длинных черных плащах, с красивыми серебряными кинжалами»44. Те, кто мог работать – лечить, сверлить зубы, учить, переводить, составлять юридические документы, – устраивались в задних комнатках на горбатых мощеных улочках Галаты – европейской части города на западном берегу пролива Золотой Рог – и пытались выживать. Некоторые коварные и не слишком щепетильные эмигранты охотились за своими менее удачливыми соотечественниками, выманивая портсигары – подарки от императора