Так продолжалось пару лет, когда она в одной из драк, отбиваясь, ударила его бутылкой по голове и убила. Обнаружив, что сердце у мужа не бьётся, она в панике выскочила из дома и побежала, куда глаза глядят, благо дети были у стариков.

Она не помнила, сколько пробежала и прошла, когда её подобрала семейная пара и повезла к себе домой в Хмельницкую область, в село.

Ехали они из Киева, где продавали клубнику со своего участка. Поселили они Ольгу во времянке, и она стала помогать по хозяйству. Они же обещали её не выдавать, если она не будет выходить со двора.

Она целыми днями работала, но была довольна, что не сидит в тюрьме.

Однажды хозяин сообщил ей, что он был в её районе и узнал, что она объявлена за убийство во всесоюзный розыск, поэтому должна сидеть тихо.

После этого он прижал её к себе и потащил на кровать. Она же боялась возражать и сопротивляться, потому что альтернативой была тюрьма на многие годы.

С тех пор он стал к ней заходить регулярно, а хозяйка делала вид, что ничего не замечает. После очередного застолья, хозяин привел во времянку своего кума и они оба, по очереди, ей попользовались.

После этого уже почти все гости заглядывали к ней во времянку с согласия хозяина, а Ольга молчала, потому что хозяин уже недвусмысленно намекал, что просто так держать он её не будет, хотя работала она, сколько хватало сил.

Так продолжалось несколько лет.

Ольга обнаружила что беременна, и стала спрашивать совета у хозяйки, что ей делать.

Та была подвыпивши, и посоветовала Ольге сбежать к себе домой, потому что муж её жив и здоров, а ей она уже надоела со своим блядством.

Для Ольги это был удар, который пережить она не смогла.

Она решила покончить с собой, а заодно и сжечь этих гадов. После очередной пьянки, когда по дому валялось человек шесть членов семьи и их родственников, Ольга закрыла двери, облила бензином и подожгла.

Когда заполыхало, она испугалась и выпрыгнула в окно, в уже горящей одежде.

Помнит, что тушила себя в бочке с дождевой водой, а дальше уже ничего и в памяти и нет.

Она устала и замолчала. Наутро она умерла.

Письмо мне удалось отправить только из лагеря года через полтора. Ждал надежной оказии, чтобы без прокола.

А потом эта история закрылась многими другими, не менее драматичными событиями.

Лет через двадцать в нашу ленинградскую квартиру позвонила женщина.

Это оказалась Ольгина дочь, которая через мою мать, адрес которой я когда-то сообщил, разыскала меня и приехала узнать подробности.

Я рассказал, что Ольга поверила в смерть мужа и скрывалась, пока не попала в аварию и не погибла. Ни о чём другом я не рассказывал.

Отец же, по словам дочери, всё время считал, что Ольга его бросила и убежала с другим, а когда получили моё письмо, запил и уже не просыхал.

Вскоре он умер. Вернее утонул на реке. Тёмная была история.

Детей вырастили бабушка и дед.

На прощание я сказал Вере, что мама только и думала о детях и очень страдала перед смертью.

– У вас была хорошая мать. И вы можете ей гордиться.

Женщина была благодарна мне за эти слова. Наверное, она ждала их всю свою жизнь.

Лагерные клички обычно бывают очень меткие и содержательные. Но что можно подумать о человеке по кличке Чапай, видя перед собой немолодого, щуплого, интеллигентного очкарика с большим носом и оттопыренными ушами. Оказалось, что такую кличку он получил за свою непомерную любовь к лошадям, и за бесконечные разговоры об этих добрых и красивых животных уходящей эпохи.

…Откуда у десятилетнего мальчика из бедной семьи, проживающей в еврейской Колонке (от слова колония) города Нальчика появилась несвойственная евреям любовь к лошадям, никто и никогда понять не мог.

Но, забросив детские игры и школу, Лёва, сын шорника Моисея Шамилова, прибился к конно-спортивному клубу и пропадал там целыми днями. Родители поначалу пытались справиться с сыновней страстью, но быстро поняли, что могут потерять сына вообще и оставили его в покое.

К семнадцати годам Лёва Шамилов стал настолько опытным наездником, что его запомнил и отметил премией сам маршал Будённый во время визита на Северный Кавказ перед самой войной.

Это и помогло семнадцатилетнему Лёве попасть добровольцем в действующую армию, когда началась война. Служил он в 4-м кавалерийском корпусе, оккупировавшем в 41-м году Иран, а после подписания соглашения, был отправлен в тыловые части для подготовки кавалерийских кадров.

После войны он работал на Терском конезаводе, обзавёлся семьёй и был доволен своей жизнью.

В тюрьму его посадили за избиение секретаря райкома партии, давшего указание сдать половину элитных лошадей конезавода для выполнения мясных поставок во времена хрущёвского соревнования с Америкой.

Каким образом этот маленький, тщедушный и застенчивый человечек мог избить до полусмерти здорового чиновника, да ещё и накостылять его помощникам, было не очень понятно.

Но никто из зэков этим не заморачивался, и отношение их ко Льву Моисеевичу было нормальным, потому что поводов для придирок он не давал.

Слушая его бесконечные рассказы о лошадях, зэки не нашли ничего умнее, чем наградить его кличкой «Чапай», которая абсолютно к нему не подходила. Но клички, как и родителей, человек себе не выбирает.

Случай, о котором я хочу рассказать, произошёл во время строительства здания конторы на лесобирже бригадой, в которой Лёва Шамилов работал плотником.

Поскольку контора строилась по просьбе командира батальона охраны, старшина батальона Сидун подкармливал строителей, чтобы быстрее двигалось дело.

Он привозил на подводе пару термосов с солдатской едой, и зэки не тратили время на ходьбу в столовую в другой конец промзоны.

Пока подвода стояла у будки строителей, Лёва буквально приклеивался к лошади, которую звали Юркой и, казалось, что его больше ничего на свете не волнует и интересует. Он даже обедать иногда забывал.

Однажды, вместо старшины, обед привёз на ГАЗике водитель комбата и сказал, что Юрку нечаянно застрелил солдат, неаккуратно обращавшийся с автоматом.

Лёва в этот день вообще к обеду не притронулся, но мужики, понимая его состояние, к нему и не приставали. Может быть, тем бы дело и кончилось, но утром следующего дня старшина, желая сделать доброе строителям, привез голову убитой лошади, чтобы работяги вдоволь наелись мяса.

Я и не предполагал, что голова лошади такая огромная.